Жил да был художник Пауль КлееГде-то за горами, над лугами.Он сидел себе один в аллееС разноцветными карандашами,Рисовал квадраты и крючочки,Африку, ребенка на перроне,Дьяволенка в голубой сорочке,Звезды и зверей на небосклоне.Не хотел он, чтоб его рисункиБыли честным паспортом природы,Где послушно строятся по стрункеЛюди, кони, города и воды.Он хотел, чтоб линии и пятна,Как кузнечики в июльском звоне,Говорили слитно и понятно.И однажды утром на картонеПроступили крылышко и темя:Ангел смерти стал обозначаться.Понял Клее, что настало времяС Музой и знакомыми прощаться.Попрощался и скончался Клее.Ничего не может быть печальней!Если б Клее был немного злее,Ангел смерти был бы натуральней.И тогда с художником все вместеМы бы тоже сгинули со света,Порастряс бы ангел наши кости!Но скажите мне: на что нам это?На погосте хуже, чем в музее,Где порой вы бродите, живые,И висят рядком картины Клее —Голубые, желтые, блажные…
Четвертая палата
Девочке в сером халате,Аньке из детского дома,В женской четвертой палатеКаждая малость знакома —Кружка и запах лекарства,Няньки дежурной указкиИ тридевятое царство —Пятна и трещины в краске.Будто синица из клетки,Глянет из-под одеяла:Не просыпались соседки,Утро еще не настало?Востренький нос, восковыеПальцы, льняная косица.Мимо проходят живые.— Что тебе, Анька? — Не спится.Ангел больничный за шторойСветит одеждой туманной.— Я за больной. — За которой?— Я за детдомовской Анной.
Кузнец
Клянусь, мне столько лет, что наковальняИ та не послужила бы так долго,Куда уж там кувалде и мехам.Сам на себе я самого себяСамим собой ковал — и горн гашу,А все-таки работой недоволен:Тут на железе трещина, тут выгибНе тот, тут — раковина, где должна быСвистеть волшебной флейтой горловина.Не мастера ты выковал, кузнец,Кузнечика ты смастерил, а этоИ друг неверный, и плохой близнец,Ни хлеба от такого, ни совета.Что ж, топочи, железная нога!Железная не там открылась книга.Живи, браток, железным усом двигай!А мне наутро — новая туга…