Чего ты не делала только, чтоб видеться тайно со мною…Тебе не сиделось, должно быть, за Камой, в дому невысоком,Ты пóд ноги стлалась травою, уж так шелестела весною,Что боязно было: шагнешь — и заденешь тебя ненароком.Кукушкой в лесу притаилась и так куковала, что людиЗавидовать стали: ну вот, Ярославна твоя прилетела!И если я бабочку видел, когда и подумать о чудеБезумием было, я знал: ты взглянуть на меня захотела.А эти павлиньи глазкú — там лазори по капельке былоНа каждом крыле — и светились… Я, может быть, сó свету сгину,А ты не покинешь меня, и твоя чудотворная силаТравою оденет, цветами подарит и камень, и глину.И если к земле присмотреться, чешуйки все в радугах. НадоОслепнуть, чтоб имя твое не прочесть на ступеньках и сводахХорóм этих нежно-зеленых. Вот верности женской засада:Ты зá ночь построила город и мне приготовила отдых.А ива, что ты посадила в краю, где вовек не бывала?Тебе до рожденья могли терпеливые ветви присниться,Качалась она, подрастая, и соки земли принимала.За ивой твоей довелось мне, за ивой от смерти укрыться.С тех пор не дивлюсь я, что гибель обходит меня стороною:Я должен ладью отыскать, плыть и плыть и, замучась, причалить,Увидеть такою тебя, чтобы вечно была ты со мною,И крыл твоих, глаз твоих, рук — никогда не печалить,Приснись мне, приснись мне, приснись, приснись мне еще хоть однажды.Война меня потчует солью, а ты этой соли не трогай,Нет горечи горше, и горло мое пересохло от жажды,Дай пить, напои меня, дай мне воды хоть глоток, хоть немного.
Беженец
Не пожалела на дорогу соли,Так насолила, что свела с ума.Горишь, святая камская зима,А я живу один, как ветер в поле.Скупишься, мать, дала бы хлеба, что ли.Полны ядреным снегом закрома,Бери да ешь. Тяжка моя сума;Полпуда горя и ломоть недоли.Я ноги отморожу на ветру,Я беженец, я никому не нужен,Тебе-то все равно, а я умру.Что делать мне среди твоих жемчужинИ кованного стужей серебраНа черной Каме, ночью, без костра?
Портной из Львова, перелицовка и починка (Октябрь, 1941)