Избранное. Том 2: Серебряные яйцеглавы; Ночь волка; Рассказы

И вот теперь было бы интересно узнать, что чувствует Джозеф А. Бигелоу.

— Как ощущают себя, Рэй, убив миллион людей?

До меня дошло, что Алиса задала мне вопрос несколько секунд назад, и он повис в воздухе.

— Это именно то, что я пытался вам рассказать, — ответил я ей и снова принялся все объяснять — слова теперь лились из меня потоком. Я не буду здесь всего излагать — слишком много времени займет. Но это были искренние слова, и они принесли мне облегчение.

Я не мог этого понять: нас собралось тут трое убийц, испытывающих друг к другу доверие, и понимание, и братское чувство, что никогда не было возможным между любыми двумя или тремя людьми в Век Мертвецов, а впрочем, во все века, если говорить честно. Это было против всех законов Мертвых земель, насколько я разбираюсь в психологии, но все-таки так произошло. Ох, ведь это наша полная оторванность от мира сотворила с нами такое, и мое воспоминание о пульмановском вагоне, загипнотизировавшее меня, и наша реакция на голоса и насилие в Лос-Аламосе… И несмотря ни на что, я расценивал все это как чудо. Я ощущал внутреннюю свободу и облегчение, в возможность которых я прежде не верил. Маленькая неофициальная организация Папаши действительно на чем-то держалась — этого я отрицать не мог. Трое вероломных убийц, открывших глубины своих душ и верящих друг другу! — я ни секунды не сомневался, что Папаша и Алиса испытывают то же, что и я. На самом деле мы были настолько уверены в этом, что даже не упоминали о нашей близости друг к другу. Возможно, мы немного боялись, что можем так все испортить. Мы просто наслаждались этим.

Должно быть, мы говорили о тысяче разных вещей в ту ночь, и выкурили пару сотен сигарет. Через какое-то время мы начали подремывать — слишком многое выплеснулось наружу, а на смену пришла такая умиротворенность, что даже волнение не смогло удержать нас ото сна. Я вспоминаю, как задремал в первый раз, очнулся с холодной дрожью и схватился за Матушку, а потом услышал, как Папаша и Алиса болтают в темноте, и вспомнил, что случилось, и снова расслабился, и улыбнулся.

К тому же Папаша как раз говорил:

— Да, могу представить, насколько хорош Рэй в любви — убийцы все такие, в них есть огонь. Я вспоминаю, что мне рассказывал один парень по имени Фред, один из наших.

В большинстве случаев мы спали поочередно, хотя, думаю, были моменты, когда все трое дремали одновременно. Наверное, после пятого моего пробуждения, очнувшись от особенно крепкой дремы, я опять увидел в иллюминаторе оранжевый суп. Алиса слегка посапывала рядом со мной, а Папаша был на ногах и держал в руке один из своих ножей.

Он поглядывал в свое отражение в иллюминаторе. Лицо его блестело. Он втирал в него масло.

— Новый день — новые заботы, — сказал он приветливо. Звук его голоса резко ударил по моим нервам, как вообще это бывает по утрам. Я зажмурил глаза.

— Где мы? — спросил я.

Он ткнул локтем в экран Северной Америки. Две зеленые точки почти слились в одну.

— Мой бог, мы почти на месте, — сказала мне Алиса. Она проснулась быстро — в духе Мертвых земель.

— Я знаю, — ответил за меня Папаша, сконцентрировавшись на том, чем занимался, — но я намереваюсь побриться прежде, чем начнутся посадочные маневры.

— Ты думаешь, мы сядем автоматически? — спросила Алиса. — А что, если мы начнем кружить над тем местом?

— Если это случится, тогда и будем думать, — промычал Папаша, выскребывая подбородок. — А до тех пор нечего беспокоиться. Там, в мешке, еще осталась пара бутылок кофе. Свой я уже выпил.

Я не вмешивался в их болтовню, потому что две зеленые точки и первая реплика Алисы напомнили мне гораздо более глубокую причину, по которой мои нервы были натянуты, как струна. И жизнерадостность Папаши была здесь не при чем. Ночь с ее колдовским очарованием, с ощущением, что можно проговорить целую вечность, ушла, и наступил безжалостно трезвый день, побуждающий к действию. Не так уж трудно изменить свой взгляд на жизнь, когда летишь, пусть даже болтаешься в воздухе, а рядом понимающие тебя друзья, но вскоре, я знал, я окажусь в пыли, рядом с тем, на что не хотел бы смотреть снова.

— Кофе, Рэй?

— Да, пожалуй. — Я взял у Алисы бутылку, и мне стало интересно, таким ли угрюмым, как у нее, было мое собственное лицо.

— Они не должны солить масло, — заявил Папаша. — Невозможно бриться.

— «Масло было самое свежее», — процитировала Алиса.

— Угу, — подхватил я. — Мартовский Заяц, который смазал часы болванщика сливочным маслом.

Может, и правду говорят, что чахоточный юмор лучше, чем полное его отсутствие. Не знаю.

— О чем это вы бормочете? — требовательно вопросил Папаша.

— Вспомнили книжку, которую оба когда-то читали, — ответил я.

— Никто из вас случайно не пописывает? — спросил Папаша с неожиданным интересом. — Некоторые из наших ребят думают, что о нас нужно написать книгу. Я считаю, пока преждевременно, но они утверждают, что мы можем повымирать или случится еще что-нибудь. Эй, Дженни! Полегче! Мягче, прошу тебя!