Избранное. Том первый

— Будь она парнем, так и горя б мало, — сказал он. — Выпроводил бы из дому, обучил какому-нибудь ремеслу, и живи как умеешь. А женская доля — другая. Вот до вчерашнего дня она, как говорится, была твоей, а сегодня ты прислал ее ко мне — ни девушка среди девушек, ни молодка среди молодух…

— Судьба.

— Сам знаешь, семья у меня большая, а хозяйство невелико. Тебя господь добром не обидел, так хорошо б ты сделал, коли теленка ей подарил…

Юрталан кисло улыбнулся.

— У меня, сват, телята не на гряде растут! — внушительно сказал он и отошел в сторону. — Два-три кило хлопка могу дать, спрядет себе что-нибудь зимой…

26

Севда никуда не выходила со двора. Любопытные соседки заглядывали через забор, подслушивали, расспрашивали, что у них делается. Более смелые забегали на минутку — то будто за кусочком дрожжей, то за горстью муки или скалкой, а на самом деле чтобы посмотреть, действительно ли Севда вернулась в родительский дом.

— Сбежала! — говорили соседки. — Дома уже.

— Может, в гости пришла.

— Какие тебе «гости»! По неделе не гостят!

— И сундук ее привезли.

— А-а-а! — качали головами женщины. — Раз уж сундук привезли…

— Выгнали Севду! — разнеслось и в дальних концах села. — Юрталановы выгнали сноху.

Самые горячие пересуды шли по праздничным дням в церкви.

— Избил ее этот ирод! — возмущенно говорила Гюмюшгерданиха, злобно следя за женой Юрталана, которая клала поклоны перед алтарем. — Жалко им, что хлеб она их ест, чтоб их черви съели совсем! Целое лето работала на них молодка, иссушили всю, совсем извели!

— Она небось себя в обиду не дала, — многозначительно подмигивала Иваница Кабапиперова, — не думайте, что она дурочка.

— Да что ей там досталось? — презрительно оглядывала ее Гюмюшгерданиха. — Десять лет батрачила на них и шиш получила. Одно одеяло было — и то отняли.

— А что ей одеяло, когда она до денежек Юрталановых добралась, — отвечала Иваница, победоносно посматривая на соседку.

— Пустое болтаешь! — усмехнулась бабка Стана Белювкова. — Ушла от них невестка — и все тут. Да нешто у них можно жить, они с кого хошь шкуру сдерут.

В корчмах и кофейнях тоже часто болтали о Севде, но там больше намекали, не договаривая, и хитро переглядывались. Только Пеню Пандуров резал напрямик:

— Что вы там чешете языки — то было, это было! Мужик он крепкий, служба советника пришлась ему по вкусу, а невестка красивая, бездетная, потому и сбежала.

Некоторые из этих разговоров доходили до Юрталана, он злился, грозил, но ничего сделать не мог. Начни он допытываться, кто да что говорил, только подлил бы масла в огонь. Люди, как начнут болтать, и по другим селам раззвонить готовы.

— Чего только не наговаривают на нас из-за этой проклятой снохи, — жаловалась Юрталаниха.

— На чужой роток не накинешь платок, — отвечал Юрталан с притворным спокойствием.

— И как им не грешно! Господи, как им не грешно!

— Завидуют мне, вот что! Но они прикусят себе языки, прикусят!

Юрталан метался по кухне, курил одну сигарету за другой, думал, строил планы. Глядел на струйки табачного дыма, лениво плавающие над его головой, нервно махал рукой и разгонял их. Все ему было противно, все раздражало его. «Что делать? — спрашивал он себя. — Как заткнуть людям рты?»

Был только один выход: помириться с Севдой. Все село увидит это и замолкнет.

На девятимесячное поминание Юрталан послал за ней Алекси. Севда долго колебалась — идти или нет. Но мать убедила ее.

— Как же не пойти, дочка! — говорила она. — Ведь и перед людьми будет стыдно, и перед богом грешно. Ты на поминки мужа пойдешь, не ради прекрасных глаз филинов этих!

Севда вошла во двор Юрталана со страхом и глубокой необъяснимой тревогой. Сердце ее бешено билось, кровь стучала в висках. Все здесь было на своих местах, знакомое, близкое, милое. Собаки а те сразу узнали ее, запрыгали, звеня железными цепями, махали хвостами и повизгивали от радости. Кормила их всегда она, и как бурно, с какой признательностью они встречали ее, когда она приносила им теплое кукурузное месиво и оставшиеся куски хлеба. Что-то все-таки изменилось во дворе, но Севда смотрела и не могла понять, в чем перемена. Ах да, на месте навозной кучи теперь сложены дрова. Откуда взялись эти дрова? Из рощи!

Севда вдруг застыла, широко открыв глаза, — в памяти всплывало что-то глубоко запрятанное, долгое время таимое и почти уже забытое. Могила Стойко, на которой она сегодня утром пролила столько слез, тайная тоска по этому дому, воспоминания, ожившие на этом дворе, — все теперь завертелось у нее в голове, навалилось на нее, спутало мысли.