Избранное. Том первый

— Подавать в суд! — продолжал Иван. — Он хочет в суд подавать! А как он подаст? Да хватит ли у него силы судиться?.. Ганчовский будет обрабатывать его землю, попользуется ею, ну а Мангалче — если проживет еще лет двадцать, может и увидит конец своей тяжбы…

Старуха словно не слышала. Она неторопливо пряла, ловко навивая нить на веретено, и не отзывалась ни словом. И только когда Иван выговорился, поправила кудель, снова завертела веретено и сказала как бы сама себе:

— Плохие времена… Такое настало, что никому верить нельзя…

И опять умолкла.

Ивану не сиделось на месте. У него чесался язык, не терпелось поскорей разгласить по селу весть о новом мошенничестве Ганчовского. Пусть все видят, как наживается состояние и чего стоит богатство. А люди теперь и без того злы на Ганчовских.

Он прошел в хлев, посмотрел на волов, стряхнул пыль со своих шаровар и быстро ушел со двора.

Сначала Иван зашел в кофейню кредитной кооперации, где народу обычно собиралось больше, чем в других кофейнях, и где каждый вечер посетители обменивались сельскими новостями. Но, неизвестно почему, в тот вечер в кофейне было не людно. В углу, против входа, на своем излюбленном месте сидел дед Илю, отставной унтер-офицер. В другом углу съежился дед Боню Хаджиколюв. Молодежь прозвала его: «дед Боню Контроль». Дело в том, что дед Боню, слушая разговоры, вмешивался в них, только если кому-нибудь из собеседников случалось что-нибудь перепутать. Однажды он несколько раз перебивал Тилю Дрындавелу, так что учитель Манолов в шутку остановил старика:

— Будет тебе, дед Боню. Что это за контроль?

С тех пор за ним так и осталась кличка «Контроль».

Иван думал, что люди от него первого узнают о новом надувательстве Ганчовского, но в кооперативной кофейне уже говорили о земле Мангалова. Видимо, он успел пожаловаться многим, и в конце концов кому-то пришло в голову послать его к Ивану. Никто не сомневался, что Георгий Ганчовский его обманул, но люди не смели громко осуждать обманщика. Они только делали намеки, усмехались, обменивались лукавыми взглядами. Никому не хотелось вылезать вперед. Никто не желал, чтобы его взяли на заметку соглядатаи Ганчовских. Кроме того, вот уже дней десять, как Георгий Ганчовский появился в селе, — он вернулся с курорта на уборку риса. Последние два-три года он сам следил за своими рисовыми плантациями. Вокруг него вертелся какой-то высокий, красивый, хорошо одетый мужчина, но кто это был — компаньон его или помощник, пока что оставалось неясным. С недавнего времени о дочке Ганчовского, воспитаннице французского колледжа в Пловдиве, ходили разные сплетни, поэтому разговор быстро перешел с поля Мангалова на эту девушку.

— А зачем, говоришь, он ездил на Нареченские воды? — с подковыркой спросил Стойко Алтынче, работавший в кофейне подавальщиком. — Туда ведь ездят от нервов лечиться.

— Девчонку свою возил, — с охотой ответил Генчо Новина. — Оступилась она, потом хотела не то вешаться, не то травиться, не могу сказать в точности, но только дело нечисто было… Любовь…

— Да какая может быть любовь — ведь она еще совсем молоденькая! — вопросил с притворной наивностью Ангел Мачков, игриво подмигнув.

— Молоденькие-то как раз и поддаются на обман, — ввернул будто невзначай Алтынче и погладил себя по подбородку.

— А которая большая выросла, та уж в разум вошла — не проведешь, — сказал в заключение дед Илю серьезным тоном и затянулся трубкой.

— Какая любовь, с кем? — опросил Мачков, лукаво ухмыльнувшись.

— С одним учеником коммерческой гимназии, — ответил Генчо.

— Ага! — одобрительно кивнул головой Стойко. — Купец что надо будет, коли так здорово рассчитал.

— Да он не богатого человека сын, — заметил Генчо.

— Так, так! — вставил Мачков. — Значит — бедняк с беднячкой. — И опять подмигнул: — Купец-молодец, выходит: герой-парень оказался, вот и весь сказ.

В прежние годы семья Георгия Ганчовского проводила лето в родном селе. Дочь его гуляла с деревенскими девушками, училась у них вышивать и ткать, плясала в хороводах. Сын Ганчовского был еще маленький мальчик, и отец заставлял его пасти теленка.

— Пусть учится деревенской работе — узнает, откуда хлеб добывают, да и на солнышке погреется, — говорил он не без гордости.

Но в это лето семья в село не приехала. Дочь Ганчовского влюбилась в гимназиста, забеременела и пыталась покончить с собой — вешалась, травилась; едва спасли. Ганчовский послал ее на Нареченские воды, чтобы укрепить ей нервы, да и от людей отдалить, а сам два-три раза заглянул в село и опять уехал куда-то. И как только он уехал, начались разговоры и агитация, направленные против него. Брат его старался влиять на крестьян, запугивал их, но никто его не боялся. У людей поразвязались языки, они расшевелились, начали поминать не только про выгон, но и про многие другие проделки Ганчовского, совершенные этим сельским богатеем в бытность его депутатом.