Избранное. Том первый

— Да еще до Объединения[6], — ответил дед Илю, сам не замечая, что уже пустился рассказывать. — Я тогда служил унтером в околийскои управлении. А дядя Иван Ганчоолу, прости его господи, был депутатом в Филибе[7]. Но только он своим депутатством не занимался, а все по Румелии колесил. Жил тогда некий Захария Стоянов, а еще был капитан Паница — его потом в Софии повесили, — так вот дядя Иван Ганчоолу все с ним вместе ходил комитеты налаживать против власти. Ходил и с попом Ангелом, бил грекосов в Станимаке. Попа Ангела-то потом убили на каких-то выборах… Вы еще молодые, всех этих дел не помните… Ну и времечко тогда было, избави боже!.. Все в один клубок спутались — и греки, и турки, и болгары: никак не разберешь, болгарская ли власть уже стала, или не болгарская. Мы одно знали: грека ли укокошили, турка ли — всё дяди Ивана, прости его господи, рук дело. А бунт в Чирпане — тоже он заварил. Тут его хотели было в тюрьму упрятать, да поймать не сумели. В те времена не как теперь, коммунизма еще и в помине не было, а только партизанщина, услыши господи и сохрани! Родные братья, как говорится, не хуже собак друг с другом дрались. Как началась большая смута, меня с пятью стражниками командировали в Филибе, порядок охранять. Пришли мы туда, устроились, зачислили нас на довольствие, и зажили мы. Вечером выхожу я пройтись по берегу Марицы, поглядеть как и что, вдруг вижу — дядя Иван, прости его господи, мне навстречу идет. «Так и так, говорит, гонятся за мной, говорит, может, укроешь меня где-нигде, будь заместо отца-матери», — говорит… Ну, как тут быть? Я не знаю, что делать. Служба-то службой, но ведь он земляк мой и даже дальним родственником доводится: старуха Ганчовка, дяди Ивана, прости его господи, мать и старуха Ташина Симитлийка, бабушка моя по матери, были то ли двоюродными, то ли троюродными сестрами… Думал я думал, вижу — не могу бросить человека, надо ему помочь. Тут вспомнил я, что в Филибе живет один наш земляк — давно из родного села уехал и в Каршияке лавку держит. Ну, я и пошел с дядей Иваном прямо к нему. «Берегите его, говорю, как свои гляделки, а то я потом отвечать не буду». Так и остался у них жить дядя Иван — скрывался до самого Объединения. Однако он сложа руки не сидел. Обкрутил вокруг пальца хозяйскую дочь. Красивый он был тогда, крепкий, молодцеватый, вот она в него и втюрилась. «Хочу, говорит, за него выйти, хочу за него!» — твердит. Мать-то бы и не прочь ее выдать, да отец уперся. «Одна, говорит, у меня дочь единственная, не отдам ее, говорит, за вдовца». Ну, да дядя Иван не промах был, как говорится: такой цветочек, что лучше его не нюхай. Как добились мы Объединения, пришел он как-то ко мне и прямо привел к земляку. Исхитрился я — шепнул девке словечко. Она собрала свои пожитки, и вечером мы с ней дали тягу. Дядя Иван с фаэтоном нас поджидал. Был у него один дружок из католического квартала, Йозо его звали. Так это его фаэтон был. Кони как на подбор — вороные, гладкие, словно ужи лоснятся, — за три часа с гаком до села домчались… — Дед Илю умолк, пососал погасшую трубку, пошарил в карманах широченных серых шаровар и добавил самодовольно: — Вот как дело-то было.

— Это оно сейчас таким стало, — возразил дед Боню, ухмыляясь в усы. — А раньше, когда жив был старик Ганчоолу, ты про это по-другому рассказывал.

— Да ты и вовсе не знал, как все было; и как я рассказывал, тоже не знаешь! — притворно обиженным тоном проговорил дед Илю. — Ну-ка, сам расскажи, коли много знаешь.

— И расскажу.

— Валяй рассказывай!

— Ты же сам говорил, будто пошел ты к тому человеку в гости и застал там старика Ганчоолу. А он тебе говорит: «Молчок!» — и все.

— Враки! Больно много тебе известно… — сердито возразил дед Илю и отвернулся. — Не знал ты дяди Ивана, не знал его дел. Ты мне теперь найди таких людей, как он, тогда увидишь…

— А какой он был, по-твоему? — спросил Алтынче. — Человек как все. Я же его помню.

— «Как все!» Как бы не так! Широкое сердце у него было, хэ-э-э!.. Пиры такие задавал, каких свет не видывал… Свадьбы ли, крестины ли, хороводы ли — без него не обходилось… За Стамболову песню по полсотни левов бросал, — в те-то времена… Полсотни левов!..

И дед Илю завертел рукой.

— Однако он не хуже сына народ грабил, — сказал Иван дрожащим голосом.

Все повернулись к нему, словно только сейчас его заметив.

— Никого он не ограбил… Такие люди, как он, да они… — И дед Илю затряс головой — Сколько добра он сделал селу, тебе это и во сне не снилось… Кто вернул Бозалыцы, когда Костиевцы их отняли, а?

— Он вернул Бозалыцы, а сын его забрал сельский выгон, — перебил его Генчо.

— Э-э-х, чего там — одно дал, другое взял, — примирительным тоном проговорил дед Илю.

— Что ты Бозалыцы к выгону приравниваешь? — вспыхнул Иван. — Да за Бозалыцы тебе теперь и ста тысяч не дадут, а выгон миллионы стоит…

— Говорят, будто много денег оставил старик, — мечтательно проговорил Генчо, вытянув шею. — Да только Стефан оглянуться не успел, как Георгий все хапнул…