Избранное. Том первый

Когда, захватив с собой баклажку и торбу с едой, они вышли из села и зашагали по дороге, Иван решил заговорить с Тошкой. Он рылся в уме, словно в пепелище, стараясь найти и связать хоть два-три слова. Но ему казалось, что, как только он заговорит, голос выдаст его. Да и о чем разговаривать? О семейных дрязгах ему и слова вымолвить не хотелось, об односельчанах и посиделках было неприятно заговорить первому, к тому же о сельских делах он избегал упоминать, так как сам уже далеко отошел от них.

Иван шлепал босыми ногами по толстому слою горячей пыли, устремив взгляд в неясную даль. Холмы были серы и безлюдны, лишь кое-где на них виднелись пасущиеся стада или одинокие пахари. Небо было чисто, только два крошечных облачка, белых и густых как сметана, плыли над Дыбаче. Полевые работы кончились, и затихшие поля уже дремали. Кое-где серели кукурузные стебли, отрепанные скотиной. Только на продолговатом низком холме впереди вырисовывались темные зеленоватые пятна виноградников. Там пока царила тишина и спокойствие, но оттуда веяло какой-то бодростью; какая-то радость исходила от накаленной утоптанной почвы. Лозы отдыхали, словно живые существа, из-за нижних пожелтевших листьев выглядывали спелые гроздья, налитые медом осенней благодати. Жужжали серые пчелки, холодные хищные осы перелетали с грозди на гроздь — точь-в-точь как холодные хищные люди, — прокусывали набухшие ягоды и оставляли их гнить в сожженной солнцем виноградной листве. Вороны садились на верхушки персиковых деревьев и черешен, воровато озирались, потом камнем кидались вниз. Болтливые воробьи слетались стаями и после кратких совещаний улетали куда-то.

Тошка смотрела на виноградник, ища глазами маленькое зеленое пятно — там росло развесистое абрикосовое дерево. В этом месте склон холма спускался к Кукурякскому лесу. Она опустила глаза, прищурилась, и в памяти ее возникли многие часы счастливого прошлого. Часто уединялась она там с Минчо. Или они выходили на какую-нибудь небольшую работу в поле, а потом отдыхали под лозами, или ухаживали за абрикосовым деревом, или собирали виноград. Они садились под тенистым деревом или укрывались под лозой и, глядя друг другу в глаза, как влюбленные юнцы, целовались долго и звонко. Тошка слабела в объятиях Минчо, обмирая от любви и счастья, ровные зубы ее поблескивали, а обветренные губы шептали едва слышно: «Минчо! Милый!..» Тогда он расстилал по земле свой суконный плащ, осторожно клал на него Тошку и крепко сжимал ее в своих объятиях, сильный и нежный…

Где он? Нет его больше! Осталась только его вера в то, что мир изменится, что люди будут жить в довольстве и счастье. С этой верой осталась жить и Тошка. Эта вера поддерживала ее. Эта вера давала ей силы выносить и ядовитые оскорбления свекрови и хмурость Ивана. И благодаря этой вере Тошке казалось, что она все еще живет вместе с Минчо, казалось, что она никогда его не позабудет…

Иван и Тошка шли по узкому проселку, проложенному колесами разбитых скрипучих телег; шли, погруженные в свои мысли, забывшись в воспоминаниях. И вдруг вздрогнули, словно пробудившись от какого-то легкого, сладкого сна.

Где-то в стороне Поповой межи грянул ружейный выстрел, послышался прерывистый собачий лай. Крупный заяц метнулся на распаханное жнивье и бросился к дороге. Из-за низких кустов выскочил лихорадочно возбужденный охотник, мигом прицелился и выстрелил из второго ствола. Заяц, подпрыгнув в последний раз, шарахнулся в сторону и пополз, волоча зад.

Путники остановились. Иван даже слегка вскрикнул и растопырил руки навстречу зайцу. Но когда тот упал, подстреленный, Иван всмотрелся в запыхавшегося охотника и уже не смог оторвать от него глаз. Охотником оказался Георгий Ганчовский. Он был в тяжелых серых башмаках, в зеленоватых обмотках, зеленоватых бриджах и зеленоватой куртке, стянутой широким ремнем. К ремню у него был пристегнут широкий патронташ, через плечо висела охотничья сумка. Увидев Ивана и Тошку, он остановился в замешательстве. Ему стало досадно. Его хорошее настроение сразу испортилось при виде этих неприятных ему людей. Он позвал собаку, а та стояла над зайцем, как будто не собираясь нести его к хозяину. Тогда Ганчовский направился к ней широкими шагами, еще раз бросив беглый взгляд на путников, нагнулся и движением хищника прижал к земле свою жертву. Немного погодя он заколол раненое животное, поднял его, повернул раза два-три и, положив в сумку, зашагал обратно к меже.

Иван вздохнул. Все дурное, что он думал о Тошке, исчезло, лицо его оживилось.

— Вот ходит на охоту, развлекается, — сказал он и мотнул головой с таким видом, что трудно было сказать, злоба ли его разбирает, или зависть.

— Все у него на лад идет, так чего ж и не ходить? — добавила Тошка. — Говорят, будто он хочет в город переехать…

— А чего ему переезжать? — подхватил Иван, поморщившись. — Они и без того почти всегда в Пловдиве живут… Да если и переедет, ничего не потеряет: телегу свою он хорошо нагрузил, а тут у нас уже больше некого надувать.

— Хорошо он пограбил народ…