Избранное. Том второй

Сазонов, будто это и впрямь его не касалось, закурил и весь ушёл в это занятие.

- Гепеу с собаками затребуй! – донимал старик. Ямин снова стучал кувалдой, мешая разговору, который от этого казался зряшным, несерьёзным.

- Вы с Евтропием не беседовали? – спросил Сазонов. – Поговорите. Он, кажется, что-то знает...

- Дак ведь он родня подкулачника...

- А идите вы!.. – вспыхнул Пермин, но сердиться почему-то раздумал. – Всё хиханьки да хаханьки! А мне что – каждого за горло хватать?

- Можно за горло, а можно и – в холодную... Дело привычное, – намекнул Ямин.

- Во-во, – поддержал дед Семён. – Одно худо: я сухарей не насушил.

- Без сухарей нынче нельзя... У меня всегда наготове, – горько усмехнулся Ямин.

- Это куда же годится? – делая усилие, чтобы не взорваться, говорил Пермин. – Колхозники воруют, председатель пьёт, – отчаянно говорил он.

- Беда! – посочувствовал старик. – Один выход: колхоз распустить.

- Ты, старый хрен, не подковыривай! Иные, может, этого и ждут не дождутся!

- Соберите правление – всё обсудим, – сказал Сазонов. – И... председателю поможем.

- Ему одна помощь – гнать! Сколь будем нянчиться?

- Пока на ноги не поставим.

- Опять загулял... потерялся где-то.

- Это мы его потеряли! Прохлопали ушами. Давайте исправлять положение. Может, есть смысл дать ему помощника покрепче?

- Грехи прикрыть?

- У вас одна песня, – отмахнулся Сазонов и, оглядев кузницу, снова сказал: – Тесновато у вас, Гордей Максимыч, тесновато! Вам бы попросторнее куда! – и вышел. Вышел и Пермин.

Гордея разбудил скрип половиц. Кто-то ходил по избе. Когда сам был дома, дом не запирался. Если и запирался, то не от воров, а чтобы сон не тревожили. Дом старый, щелястый, скрипучий. Надо бы перебрать, но руки не доходят. Перебирать – значит, покупать и брёвна, и тёс, а купило-то притупило. Посоветовавшись с женой,

Гордей решил обождать год-два, потом призанять деньжонок да переставить заново.

- Ты, что ли, Евтропий? – спросил он, зная, что свояк любит вставать до свету и, тихонько войдя, погалиться над сонными.

- Здорово ночевали! – с напряжённой хрипотцой проговорил кто-то из темноты.

Ямин поднялся, зажёг лампу. Разглядев вошедшего, неприязненно протянул:

- Вон тут кто!

Стараясь не замечать неприветливых лиц хозяев, Пермин совестливо хмыкнул:

- Не ждали?

- И наперёд ждать не будем, – хмуро отозвалась Александра и отвернулась к стене.

- Зачем пожаловал?

- Давай мириться, Гордей! Дружками ведь были когда-то!

- Вот она где, твоя дружба! – Ямин ударил себя ребром ладони по шее. – Зачем пришёл?

- Значит, всё ишо злишься? – Сидор без приглашения сел на скамью: видать, заглянул не на минутку. – По всем правилам ты и должен злиться. Хоть говорят, тело заплывчиво, а дело забывчиво...

- Прикрой свои бесстыжие! – потребовала Александра. – Встать хочу.

Отворотясь, Пермин продолжал:

- Кабы в обратную сторону жить можно было, той дурости не допустил бы. Теперь локти кусаю...

- Каяться пришёл?

- Хватилась кума, когда ночь пришла, – проходя мимо гостя, плеснула ненавистью Александра. Сидор взглянул на неё: в глазах – стынь, тронь – заморозит.

- Сколько лютости живёт в людях! – удивлённо произнёс он, забыв, что сам и был причиной этой лютости. – Облепило нас распаршивое старьё лишаями своими!

- Не умствуй, Пермин! – повысил голос Ямин. – Ты всё одно не агитатор, а выгребало.

Меж пальцев Пермина из козьей ноги сыпалась махра.

- Этого не вычеркнешь, – прикурив и глубоко затянувшись, согласился он. – Тёмный был... Ежели сказать по совести, я и в партию с нечистым сердцем вступил. Власти хотел. Думал, подомну всех, кто супротив меня... Не подмял, один остался... Тоскливо! Ты пойми это... Ямин! Не тот уж я! Совсем не тот!..

Александра гремела поленьями, забрасывая их на деревянной лопате в печь. На полатях спокойно посапывала Фешка. Слышно было, как около неё мурлыкал пригревшийся кот.

- Ты перед властями исповедуйся! – непримиримо твердил Ямин. – Мне твоя исповедь без дела...

- Власти до времени туманить можно. Себя не затуманишь, – жалко улыбнулся Пермин. – И людей тоже... Люди всё видят.

- А ты хотел, чтобы на твои пакости глаза закрыли?

- Поди, хватит уж? А? Ты помог изувечить меня, я тебе насолил по неразвитости... А ведь богаче мы не стали...

Он помолчал, щепотью сохнущей руки сжал до хруста окурок и сунул его в карман. Бледная, досиза выбритая щека задёргалась. Над ней бессильно и сиротливо висла жидкая взмокшая прядь. Колени отбивали частую дробь. Отставив лопату, Александра поднесла ему воды. Пермин благодарно кивнул, беря кружку. Вода текла по острому кадыку за ворот.

- Не бойся, Сана! Не припадошный я. Нервы от переживания зашлись и царапаются друг о дружку. Да пустяковина всё это! Ты, Гордей, можешь до самой смерти гневаться. А я выдохся... И приходил я не каяться... Служба привела: велено звать тебя на правление.

- Это меня не касаемо.