Избранное. Том второй

Мужчины постарше или пристроились где в тенечке, или отдыхали под навесами, или, сидя в пивной, пили вино и пиво, спорили, громко разговаривали. Там, за одним из столов, сидел и Аврадалия. Он вышел из дому поглядеть на свою кукурузу в Бычьем долу, вон там, у лесочка, за холмом, зашел сюда промочить горло пивком, да и засиделся. И вот уже два, а то и три часа шумно спорил с Калином Гайдаревым. Он быстро переходил с одной темы на другую — мог начать с внутренней политики правительства, потом яростно спорить, какой флот — воздушный или морской — будет важнее в новой войне, а закончить разговорами о ценах на анис в этом году. Вообще, стоило ему хоть немного выпить, как он становился очень горячим, искренним и решительным.

— Ну и дела! — опомнился он вдруг, в самый разгар нового спора о том, кто из великих держав будет воевать, когда и за что. — Я ведь шел поглядеть свою кукурузу в Бычий дол! Тьфу ты, холера!

Мужики, стараясь его удержать, чем только его не завлекали, но Аврадалия, размахивая руками, уже подзывал хозяина.

— Геню! Иди сюда, я плачу! Тебе лично плачу! — кричал он. — Чтоб потом разговоров не было.

— Какие разговоры! — пробирался к нему Геню. — Платишь так платишь.

— Так ведь что ни делай — веселись или плачь, от крестин до похорон — все равно, как говорится, у тебя в руках окажемся! — громко говорил Аврадалия, доставая свой кошель и отсчитывая деньги. — Где мой счет? Так. Все правильно. Ты эти бутылки считай. А когда вернусь, новый счет откроешь — может, я тогда сладкого шербета попрошу…

Аврадалия расплатился и, махнув рукой, вышел на улицу. Порой ему становилось очень весело — особенно если перед этим выпьет маленько. И тогда он был готов на всякие безрассудные поступки, о которых потом вспоминал с добродушным смехом. Он вообще был смелым человеком, и перед ним, случалось, дрожали и кулаки, и старосты, да и начальники. Он все говорил, как есть, не моргнув глазом, и на все у него были доказательства — как и откуда он их собирал, было его тайной. Вот почему никто не смел с ним судиться.

Но однажды досталось и ему. Приехал как-то к ним в село министр благоустройства посмотреть, как идет после землетрясения строительство бараков. Народу вокруг него собралось много, и министр издалека завел разговор о том, о сем, начал всех выпытывать да расспрашивать:

— Скажите, что у вас на душе. Все говорите, не бойтесь.

— Сказать-то можно, да как бы нам потом не пожалеть, — ответил Аврадалия, лихо сдвинув со лба свою мерлушковую шапку и лукаво подмигнув.

Министр повернулся к нему, оглядел и уже чуть смущенно стал настаивать, чтобы он сказал все, что хочет, без опаски.

— За последствия отвечаю я! — с нажимом произнес он.

— Ты-то, может, и ответишь, господин министр, — смело посмотрел на него Аврадалия, — если мы еще когда встретимся. А здесь есть люди, у которых я всегда под рукой!

— Люди? Какие люди? — настойчиво спрашивал министр. — Нехорошо так говорить… без оснований. Говори смело, говори.

— Ну и скажу: начальник околии и староста украли лесоматериал, вот так. — Аврадалия опять ткнул свою шапку и без особой нужды высморкался в грязный синий платок.

Министр растерянно огляделся, отыскивая взглядом начальника околии и старосту. Красные, как вареные раки, они свирепо смотрели на своего обвинителя и что-то кричали про суд и про ответственность. А люди вокруг добавляли от себя все новые и новые подробности, и никто не мог понять, откуда они взялись, эти упреки и обвинения.

— Все выясним, все проверим, — с угрозой говорил министр, усаживаясь в свой автомобиль. — Все проверим, от начала и до конца.

Выяснилось что в конце концов или нет, люди так и не поняли, но дней десять спустя Аврадалию вызвали в околийское управление дать какие-то объяснения. Там никто ничего у него не спрашивал — просидел в комнате охраны до полуночи, а потом вдруг ему сказали, что он свободен. Он вышел, качая головой и усмехаясь. «Будут меня гонять туда-сюда! Хоть бы выпустили пораньше, я бы поел и выпил немножко… А теперь тащись на голодный желудок!» Он вышел на дорогу к селу, как вдруг из хлебов сразу за окраиной города выскочили какие-то парни, огрели его дубиной по спине, свалили на землю и колотили, пока сами не устали. Лежал, лежал Аврадалия, стонал, а потом кое-как поднялся и доковылял до ближайшего дома. Уже оттуда отвели его домой, где домашние сразу же завернули его в овечьи шкуры.

— Ну и здоров же я, оказывается, — говорил Аврадалия своим приятелям, которые буквально толпами заходили его проведать. — А уж били меня эти сукины дети, ровно кукурузу молотили… Насмерть били, а вот поди ж ты — остался я жив на украшение селу и на радость старосте и околийскому начальнику.

Аврадалия прошел через праздничную толпу, заглянул в часовню, где женщины, черпая воду, плескали ею в лица своим ребятишкам, и пошел вверх, на холм, чтобы оттуда выйти к Бычьему долу. Добравшись до вершины и передохнув, он сдвинул на затылок шапку и, поскольку спускаться вниз было легко и весело, начал напевать тихо, но с чувством: