Избранное. Том второй

— Народу много? — с пренебрежительной гримасой возразил Дырмонче. — А техника, отец, на что?.. Это — игрушка? Германская техника — первая в мире.

— Гитлер не лыком шит, у него все рассчитано, — с досадой сказал Килев. — Без наших советов обойдется.

— Поживем, увидим, — подытожил кто-то в углу, и в корчме стало тише.

Только радиоприемник, словно отдыхая после музыки перед тем, как грянуть новостями, неприятно потрескивал.

Дед Фома ждал с нетерпением. Он был спокоен. Наконец зазвучал густой мужской голос. Он говорил долго, с пафосом, и старик хоть слушал внимательно, а ничего не мог понять. Не уловив ничего из этой продолжительной речи, дед Фома обратился к одному молодому парню:

— О чем он?

Парень объяснил, что читают воззвание Гитлера.

— О войне, что ли? — спросил старик.

Но ему уже никто не ответил, так как чтение длинного крикливого воззвания окончилось и женский голос стал читать последние сообщения с фронта. Германские войска быстро продвигаются по советской территории. Красная Армия не оказывает им почти никакого сопротивления. Тысячи сдаются в плен. Число убитых неизвестно.

Панко склонил голову, с удовольствием посасывая сигарету. Видимо, он был доволен тоном Гитлера и его объяснением причин, вызвавших нападение на Советскую Россию. Трынев глядел с умилением на радио, и широкая подобострастная улыбка разливалась по его покрасневшему и потному плоскому лицу. Панко вертелся во все стороны и только хихикал время от времени.

— Так! Так! — твердил Тодор Гатев, покачиваясь всем корпусом и поглядывая по сторонам, чтоб поделиться с присутствующими своей радостью. Но все слушали холодно и сосредоточенно. — Наконец! Наконец! — вскрикивал он.

Все молча прослушали сообщение и молча разошлись.

Ушел домой и дед Фома.

— Ну, что? — встретила его Манолица тревожно.

— Чепуха! — махнул рукой старик с таким видом, словно кто-то хотел разыграть его, но не вышло. — Чепуха и бредни.

— Война?

— Ну, война. А что? — ответил он с притворной наивностью.

— Война между Германией и Россией? — настаивала Манолица, устремив на него нетерпеливый взгляд.

— Говорят, да.

— А ты сам не слыхал?

— Слышал.

— Ну как? Дерутся?

Вдруг старик разразился.

— Что они мне рассказывают! — замахал он руками. — Немцы наступают на Россию! Ишь ты! А русские сидят сложа руки, винцом угощать их собираются? Держи карман шире! Никто еще не вступал на русскую землю! — решительно заявил он. — А коли немчуре этой удалось войти, зададут ей жару!

— Так по радио передавали? — спокойно спросила Манолица.

— Радио! — еще пуще обозлился дед Фома. — Чье радио-то? Мисиря.

Манолица добродушно улыбнулась.

— Радио передает то, что ему скажут, — сказала она и ушла в дом.

Дед Фома сел на дышло тележного передка и понурил голову. Все эти толки по радио показались ему каким-то мороком. Германия одолевает Россию! Когда это было и когда будет? Старик помнил: и в прошлую войну вот так же превозносили германскую силу. И тогда, как теперь, газеты писали, что самые сильные пушки — германские. И опять, как тогда, вспомнил старик слова Степана, что самые большие и сильные пушки отливают в Туле… Вспоминая о Степане, дед Фома всегда вспоминал о страшной русской артиллерии, которую видел своими глазами, о казацкой кавалерии и ощетинившемся лесе пик, на который поглядеть — так волосы дыбом становятся. Нет, на свете нету такого народа, который переборет русскую силу.

Вот почему старик не верил ни радио, ни газетам.

За обедом он заметил, что Манолица в большой тревоге. Для похлебки она вместо ложек разложила на стол вилки, и, так как дети стали над ней смеяться, она на них накричала. Она думала о муже, о Томю, о Косте. Где они? Что с ними теперь? И что будет?

От Манола давно не было писем, но ему регулярно посылали посылки. И может быть, оттого что Манолица знала, где он, за него она не так боялась. Главным мученьем был для нее Томю. Где он скрывается? Кто за ним ходит? А Коста, как и отец, любил шутки и присылал длинные веселые письма.

Приехали двое Томювых ребят из Софии. Но они не поладили с ребятами ее дочери. Манолица, все еще потихоньку плакавшая о погибшей дочке, маленько избаловала своих осиротелых внучат. А те, что приехали из Софии, были самостоятельные, суровые, непокорные, смелые. Некоторое время дед Фома старался за ними присматривать и мирить обе стороны, но в конце концов предоставил им ходить куда вздумают и делать что хотят.

В дни страды село замерло, опустело. Редко-редко, когда по улице простучит телега или бесшумно пройдет женщина с харчами для жнецов. По будням корчмы и кофейни стояли пустые. Туда заходили только члены общинного совета да другие служащие. Лишь вечером в корчму Мисиря забегали пропыленные, усталые мужики — послушать радио. Просматривали они там и газеты, которые Мисирь, как только началась война на востоке, стал приносить регулярно и раскладывать по всем столам. Если кто начнет читать, но, не имея времени дочитать до конца, заторопится, Мисирь совал газету ему в руки.

— Возьми, возьми, — говорил он любезно, приветливо. — Я уже прочел, она мне не нужна.