Избранное. Том второй

Как-то в четверг Манолица пошла с детьми в поле жать, а дед Фома остался дома один. Без маленьких озорников, которые целый день кричат и носятся по двору, старику стало совсем тоскливо на душе. Попробовал он взяться за то, за другое, но в конце концов не выдержал, пошел к Мисирю.

Под тяжелой лозой, покрывающей густой тенью весь мощеный двор перед корчмой, расположились несколько членов общинного совета и служащих. Разморенные жарой и раскисшие от безделья, они сидели, отвалившись в разные стороны, зажмурившись, с потными шеями. Стол перед ними был заставлен рюмками. В цинковом ведре у стены торчали изогнутые горлышки двух графинов с водкой, погруженных в лед. В одном из графинов охлаждалась особой крепости сливянка с травами — «Мисирев эликсир», по выражению Килева, в другом — старая старозагорская анисовая, которую Мисирь вынул по случаю хороших сообщений с Восточного фронта. Опершись на скрученный толстый ствол лозы, на стуле восседал отец Стефан. Ряса расстегнута и распахнута. Только что принесли вчерашние газеты, и он во всю ширь развернул «Зору».

— Ба-ба-ба! Какие чудеса! — промолвил он, слегка сдвигая со лба камилавку, — От одних заголовков волосы дыбом встают.

— Читай, отец Стефан, — потребовал Панко, ткнув в газету пальцем и поставив локти на стол, чтоб слушать.

Отец Стефан быстро пробежал взглядом первую полосу.

«Все советские контратаки германскими войсками отбиты», — начал он декламаторским тоном оглашать заголовки, чтоб дать общую картину того, что происходит на Восточном фронте. — «Германские войска форсировали Двину». «30 советских дивизий окружены у Белостока»… «В Москве опасаются возможности войны с Японией». «Наступление на Москву продолжается. Непрерывные совещания советских маршалов»… Это сообщения из Стокгольма… нейтральная страна… Пишет шведская газета «Аф… Аф… Афтонбладет»… «Коммунистическая Россия обращается с отчаянными призывами о помощи к капиталистической Америке. Соединенные Штаты захвачены просьбой России врасплох. Могут ли они удовлетворить ее?»

Отец Стефан от удовольствия выставил ногу вперед, и из-под черных брюк показался шелковый носок. Прочитанные им заголовки произвели сильное впечатление. Отец Стефан опустил газету на колени и, склонив голову к плечу, затянул нараспев: «Когда же услы-шите о войнах и о военных слухах, не ужаса-а-айтесь, ибо надлежит сему-у бы-ы-ыть!..»

— Не нуди, отец! — проговорил Панко. — С чегой-то тебя на тропарь потянуло?

— Евангелие от Марка, — пояснил отец Стефан. — Все, что теперь происходит, предсказано в Евангелии тысячи лет тому назад… «Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и бу-у-дут землетрясения по места-ам, и будут глады и смя-те-ние…»

Панко встал, выпрямился, словно собираясь держать речь, но икнул, налил себе рюмку анисовой, дрожащей рукой плеснул в нее воды и сразу опрокинул. Он хотел было сесть, но увидел деда Фому и, налив еще рюмку, подошел к старику.

— Держи, дед! — протянул он ему эту рюмку трясущейся рукой. — Держи, чокнемся за здоровье фюрера.

Дед Фома стоял, как будто никто к нему не обращался и не протягивал ему полную рюмку водки. Он только слегка повернул голову, и у него задрожала нижняя губа. Панко сунул ему рюмку под самый подбородок и ждал. Все повернулись к старику, снисходительно осклабясь.

— Выпей, дед Фома, выпей рюмашку да напиши Манолу, чтоб подавал заявление, что отрекается от коммунизма, и ехал бы сюда, занимался бы хозяйством, — с притворной ласковостью промолвил Панко. — Нынче, когда Болгария почти объединена, когда мы достигли своих вековых идеалов, грех Манолу откалываться и идти с пархатыми евреями. — Панко тронул деда Фому за руку. — Ну, давай! — произнес он, повысив голос. — Чего задумался? Вашей России крышка!

— Мозгам вашим крышка! — ответил дед Фома полным гнева, глухим голосом.

Панко фыркнул и пролил анисовку. Остальные громко и снисходительно засмеялись.

Панко поставил рюмку на стол и схватил лежащую на коленях у отца Стефана газету.

— Вот гляди, старик! — ткнул он ему газету в лицо. — Вот тут пишут. Не веришь?

— Не верю! — ответил дед Фома резко, решительно и, облизав пересохшие губы, отодвинулся в сторону.

— Хочешь верь, хочешь не верь, а братушки бегут, только пятки сверкают! — сказал Нанко Бояджиев.

— Отступают, де-е-д, отступают! — воскликнул Панко, угрожающе покачав головой.

— Русская армия не отступает! — твердо, непоколебимо возразил старик.

Упрямый вид его опять рассмешил компанию.

— Не верит дед Фома! — насмешливо развел руками Панко и сел на место.

— Не дед Фома, а Фома неверный! — заметил отец Стефан, окинув пренебрежительным взглядом седую и уже сгорбившуюся под бременем годов фигурку старика. И, подмигнув, затянул: — «Но он сказал им: если не увижу на руках его ран от гвоздей и не вложу руки в ребра его, не-е поверю-у-у».

— Браво, отец Стефан! — пришел в восторг Бояджия. — Вот именно: Фома неверный!

— Кто? Дедушка Фома не верит? — встрепенулся Мисирь, до тех пор возившийся внутри корчмы. — Чему ж он не верит-то?