Избранное. Том второй

Из газет, из споров в корчмах и кофейнях Гашков знал, что коммунисты не сидят сложа руки, что их голос слышен во всей Болгарии, и что правительство грозится их уничтожить. Гашков боялся, как бы Русин, сбитый с толку Илией, не был тоже втянут в коммунистические выходки. Одна только мысль, что его сын может пойти вместе с голытьбой, вызывала у него приступ горя и гнева.

Однажды вечером, когда Русин явно опять собирался ускользнуть со двора, отец остановил его. Оба уселись на дышло распряженной телеги.

— Где тебя носит каждый вечер? — хмуро спросил Гашков, искоса поглядывая на сына. — Где пропадаешь до петухов? Или на холостяцкую жизнь потянуло?

Русин смутился, покраснел, забормотал что-то, но тут же понял, что никакими туманными оправданиями он не отделается. А сказать отцу, куда и зачем он ходит, он был не вправе. Старый рассердится, раскричится, всю улицу на ноги подымет.

— Встречаюсь с приятелями, — сказал он, оправившись от первого смущения, и взглянул на отца. — А что?

— С какими такими приятелями? — все так же хмуро и недоверчиво спросил отец. По раздражению, с каким старик с ним разговаривал, Русин понял, что тот сердится вовсе не потому, что он по вечерам оставляет в одиночестве молодую жену. Догадавшись, к чему он клонит, парень насторожился.

— Приятели… вместе когда-то на посиделки бегали… на фронте вместе воевали… — Русин волновался, хотя внешне казался совсем спокойным.

— Ха! Знаю я твоих приятелей! — Отец тяжело дышал, ноздри его раздувались, было ясно, что он готов даже на ссору. — Не доведут они тебя до добра!

Русин снисходительно усмехнулся — отец, похоже, до сих пор считает его мальчишкой ж распекает, как школьника, не выучившего уроков.

— Какие ж это приятели не доведут меня до добра? — Он глядел на отца с вызовом и любопытством. «Раз уж ты завел этот разговор, — как бы говорил его взгляд, — давай доведем его до конца!»

— Сам знаешь какие! — Старик потемнел от волнения, руки его до того дрожали, что он с трудом свернул цигарку. — Мое дело тебя предупредить.

— Спасибо, конечно, но ты не прав.

Русин говорил медленно, с достоинством, так что казалось, будто не отец его наставляет, а он учит отца уму-разуму.

— Друзья у меня хорошие, плохому не научат и… — он запнулся и замолчал.

— И? — настойчиво повторил отец.

— И… и… я все-таки уже не мальчишка.

— Лет тебе и правда немало, но что у тебя в голове творится, еще неизвестно, — многозначительно заметил отец.

— Думаю, что за три года войны я поднакопил умишка, — твердо ответил Русин.

— Мог бы спросить у тех, что постарше, сын.

— Когда нужно, я тебя спрашиваю и всегда буду спрашивать.

— А когда не нужно? — Старик приподнялся и насмешливо взглянул на сына.

— А когда не нужно, буду поступать так, как сам сочту необходимым, — ответил тот внезапно охрипшим голосом.

— Если б ты своим умом жил, я б не волновался, — назидательно произнес Гашков, — но я боюсь, что эти зеленые мальчишки совсем задурили тебе голову…

— Посмотрим… — Русин явно хотел сказать что-то еще, но замолчал и отодвинулся от отца.

— Смотри, как бы не было поздно.

Русин уставился на отца. О чем он, собственно, тревожится? Неужели кто-то наболтал ему какой-нибудь ерунды или, может быть, он сам вбил себе в голову бог знает что?

— Не пойму я что-то, отец, ты о чем? — спросил Русин, чувствуя себя глубоко задетым. — Я что, вор или разбойник? Почему ты вдруг взялся меня допрашивать, куда я хожу да что делаю?

— Ладно, потом поговорим, — махнул рукой отец. Все-таки он боялся объясняться с сыном начистоту, потому что не был уверен ни в чем, кроме того, что у него под матрацем спрятан «Работнически вестник».

— Нет уж, давай поговорим сейчас! — настойчиво и решительно сказал Русин.

Но отец молчал, отвернувшись. «А вдруг я ошибся? Но нет, нет, все это правда…» Горе, невыразимое, тяжелое горе придавило его. Он вытащил табакерку, скрутил цигарку и глубоко, ненасытно затянулся. Земля уходила у него из-под ног. Самые близкие люди перестали понимать его, не хотят ему помочь. Почему-то все вокруг очень легко относятся к царящей кругом неразберихе, которая, считал Гашков, толкает страну в такое политическое болото, откуда ей никогда не выбраться. И вдруг старика словно пронзило: он необычайно ясно понял, что жизнь слишком быстро меняется, ломается, преобразуется. А перемен он не хотел, ему хотелось, чтобы все шло как раньше и устраивалось к вящей его выгоде. Какая жизнь была всего лишь пять-шесть лет назад и во что она превратилась! Если бы он, Добри Гашков, проспал все эти годы и только сейчас проснулся, он решил бы, что мир сошел с ума… А ведь ничего б этого не случилось, если б не война, развязанная Фердинандом с его либералами… И если б, конечно, не эта большевистская революция в России, которая совсем сбила людей с толку!..