Избранное. Том второй

— Ничего, ничего… — пробормотал Лоев, а сам подумал: «Уж не грешил бы — будто до сих пор не наотдыхался!» И вспомнилось ему, как в молодые годы они вместе бегали на посиделки и плясали в хороводах, как женились, вспомнились мирные времена до Балканской войны. И вечно его сосед, побратим и сверстник вот так же норовил поваляться, покряхтеть, поохать… Конечно, с желудком у него что-то неладно, но Добри, даже когда был здоров как бык, любил поохать, пока другие работают…

В полдень молотильщики, убрав с тока смолотую рожь, сели обедать. Ели молча и торопливо. Предстояло обмолотить вторую половину снопов, а затем провеять и пересыпать все зерно.

Молодые хотели было встать, но Гашков жестом задержал и гостей и своих. Хозяйка принесла большой поднос с крупно нарезанными ломтями дынь и арбузов.

— Как это называется по-городскому? — самодовольно кивнул на него Гашков. — Дезерт?

— Десерт, — то ли подтвердил, то ли поправил отца Русин.

— Вот-вот. Только в городе его малюсенькими ломтиками нарезают, а мы едим до отвала.

Пришла старая Лоевица — поглядеть, как идут дела.

— Э-э! Не дай бог сглазить! — с притворным воодушевлением воскликнула она, увидев полный поднос.

— Еще чего, — благодушно заметил Гашков. — Садись, угощайся.

— С вашей бахчи? — деловито осведомилась гостья. Хозяин утвердительно кивнул. Лоевица, не садясь, взяла ломоть, надкусила и вскинула брови. — До чего же сладко!

— Я два таких арбуза оставил к успенью — как бочонки. Еще зеленые! — похвалился хозяин.

Зная от сватьи, что Гашковы собираются послать сына и невестку на успенскую ярмарку в Бачковский монастырь, Лоевица спросила, готовятся ли молодые в дорогу — успенье не за горами.

— Посмотрим, — уклончиво сказал Гашков.

Все поразились.

— Что тут смотреть, — сердито вмешалась Гашковица, — я еще в прошлом году, когда шла война, дала обет богородице, что, если Русин вернется, мы ей дар пошлем.

— Пусть Русин сначала в нашу церковь сходит! — оборвал ее муж.

— Почему? — ничего не понимая, спросила Гашковица.

— В монастырь ходят люди, которые верят в бога, — заявил Гашков.

— А на ярмарку — чтоб повеселиться, людей посмотреть и себя показать, — вмешался в разговор Лоев.

— Посмотрим, до успенья еще есть время, — чуть мягче сказал Гашков, стараясь сгладить неприятное впечатление от своих слов.

Русин встал из-за стола и медленно направился к току. За ним вскочила Тинка. Обоих словно обухом по голове ударило. Русин знал, куда метит отец, но молчал, терпел, хоть и изнывал от обиды. И все время мысленно спорил со старым, нападал на него, сердился. Ходить в церковь? Зачем? Чего он там не видал? Какой-то старый пьянчужка будет бормотать себе под нос невесть что, а он, молодой парень, вчерашний фронтовик, должен стоять и слушать. И зачем ему эта религия? Душу спасать? А от чего? Слишком много предрассудков развеялось под пулями англо-французских, итальянских, греческих и сербских армий. И немало заблуждений испарилось вместе с волью портянок и завшивленных гимнастерок.

«Одни тыловые крысы еще верят в бога! — продолжал Русин свой воображаемый спор с отцом. — Тыловые крысы и старухи. А мы, которые прошли огонь, воду и медные трубы и чудом остались в живых, мы поняли, что господь бог служит тем, кто затевает войны, чтобы грабить народы…» Русин знал, что его отец ненавидит большевиков не оттого, что они безбожники, а потому, что те отняли у капиталистов их богатства. Дрожит за свое добро. Тоже мне богач! У одного бедняка отнимет кусок, потом у другого, так и живет. Разве это жизнь? И нечего за нее цепляться… Русин еще докажет отцу, что, если б не русская революция, война бы не кончилась и их всех перебили бы, как собак.

«Если у меня будет сын, ни за какие деньги не позволю, чтоб эти паршивые капиталисты погубили его рада своих интересов!» — вот что он скажет отцу. И спросит: «А ты? Ради того, чтоб спокойно лентяйничать и валяться на лавке, ты готов был согласиться, чтобы меня пристрелили, как собаку!..»

Тинка догнала мужа.

— С какого конца начинать? — тихо и подавленно спросила она.

Русин ее не слышал. А может, слышал, но не понял вопроса — до такой степени он был погружен в свои мысли.

— А? Да! — он словно бы очнулся. — Начнем отсюда, тут удобнее… А можно и с другого конца, все равно…

Тинка таскала тяжелые снопы, одним рывком распускала пересохшие ржаные перевязи и, захватывая тонкими, но сильными руками большие охапки колосьев, равномерно расстилала их по всему току. Работа у нее как всегда спорилась, но сейчас Тинка о ней не думала. Все лето от темна до темна она старалась повсюду поспеть, все сделать и все устроить, потому что надеялась съездить на ярмарку в Бачковский монастырь. Она еще до свадьбы мечтала, как они с Русином сядут в арбу с высоким пестрым навесом, запрягут волов и съездят повеселиться на эту знаменитую успенскую ярмарку. Да и свекор до сих пор сам все время говорил об этом и уверял, что их отпустят. А тут, ни с того ни с сего… и так сердито… в церковь Русин, видите ли, не ходит, безбожником стал…