Избранное. Том второй

— Другое нас подъедает, Димо, другое…

— Что? — уставился на него Казак.

— То, что мы бедняки и батрачим только за хлеб…

— А что делать?

— Бороться… Только в борьбе спасение!

— Бороться? С кем?

— С реакцией… С эксплуататорами и богачами…

— И чего мы добьемся?

— Власти. Установим нашу рабоче-крестьянскую, демократическую власть! Только тогда заживем по-человечески.

— А когда это будет?

— Когда добьемся… С неба не упадет!

Туман рассеялся. Бледное осеннее солнце выглянуло из-за Свиного холма. Казак окинул взглядом даль, посмотрел по сторонам, мотнул с каким-то тупым безразличием своей кудлатой головой и, скрутив очередную цигарку, закурил и медленно побрел по пашне.

— Не знаю, — сказал он, словно про себя. — Надо идти…

— Мы еще поговорим с тобой. Батрацкой работе конца не видно… — крикнул ему вслед Фика.

— Поговорим, — откликнулся Казак, — отчего не поговорить…

Фика с пробудившимся интересом смотрел на его толстые, небрежно намотанные шерстяные обмотки, на тяжелую, по-медвежьи неуклюжую, походку, на широкие, мускулистые плечи и довольно покачивал головой.

— Какой партиец из тебя выйдет! — промолвил он. — Дай только пообтесать тебя немного…

Фика умел говорить ясно и понятно. Казаку нравилось его слушать. Но почему сейчас на душе так темно и неуютно? Фика советует оставить в покое Деяна — того, кто целых пять лет ложью и обманом сосал из него кровь… Бороться, говорит, надо… Но с кем? И как? И какой толк будет от этого? Верно, что он ничего не выгадает, если пустит кровь Деяну, но зато хоть помнить будут Казака.

Он призадумался над словами Фики, и сомнения снова охватили его. Фика, наверное, хорошо во всем разбирается, иначе не говорил бы так уверенно. Тут что-то есть, недаром Деян, когда заходила речь о коммунистах, злобно ругал их на чем свет стоит. И ругал их всех скопом — называй он имена, Казак подкараулил бы кое-кого из них.

Шагал ли он за сохой, засевал ли полоски, он неустанно думал и в его сознании возникали два противоположных знакомых образа — Фики и Деяна.

Чем больше он думал о них, тем яснее и понятнее становились слова Фики. Пять лет обмана, пять лет рабства и тяжелой, черной, убийственной работы!.. Пять лет, а он ничего не видел, ничего не понимал!.. Деян… Сволочь… Иметь зятя-батрака ему стыдно, а когда заманивал дочерью, чтобы тот работал за троих, тогда забыл про стыд… Конечно, Казак не попался бы на хозяйскую удочку, если б не понадеялся на увечье Кины… В нонешние времена за деньги можно и голову сложить…

К полудню он засеял обе полосы, распряг волов и пошел к Фике, теперь уже не только за огнивом и хорошим табаком.

— Ты уже кончил?

— Кончил.

— Теперь домой?

— Ну да. Работу сделал, а поесть с собой ничего не взял.

— Останься, поговорим. У меня в торбе что-нибудь да найдется…

Фика распряг волов, задал им сена и отцепил торбу.

— Полезай в повозку!

— Так ты, значит, говоришь, — начал Казак, неуклюже и с трудом подгибая под себя толстые колени, — оставить его в покое, а?

— Кого?

— Деяна.

— Ха! Ну что ты можешь ему сделать? В суд подашь — курам на смех… Содрал с тебя две шкуры вместо одной, значит, оказался умнее, вот и все… Право на его стороне и по закону и как у сильного… Так устроили господа сверху донизу: они живут-поживают, а мы на них работаем.

Казака увлекали мысли Фики. Он молчал и лишь время от времени глубоко вздыхал.

— У нас есть своя партия — Рабочая партия. Она борется за то, чтобы обеспечить жизнь и нам, беднякам…

— А в России есть такая партия?

Фика утвердительно кивнул.

— Там рабочие и крестьяне взяли власть и сейчас строят новую жизнь…

— Деян часто рассказывал о России… дескать, все там плохо, а для крестьян — ад да и только!

— А ты хотел от него услышать правду? Правда ему не по нутру…

Фика разломил ковригу, открыл деревянную солонку и показал на сало:

— Режь!

Казак жадно набросился на еду.

— И в казарме нам говорили, что в России плохо… Газету нам читали…

— Газету вам читали, в которой только враки. Газету, в которой пишут правду, я сейчас тебе покажу.

Фика сунул свою жилистую, загорелую руку в карман куртки, вынул какую-то мятую бумагу, покрытую кирпичного цвета буквами, и протянул Казаку.

— Вот она!

Бережно разгладив газету на днище повозки, он показал пальцем картинку.

— Посмотри! Это комбайны!

Казак робко взглянул на него и, опершись на локоть, склонился над газетой.

— Машины, — с важностью пояснил Фика, — жнут, молотят, ссыпают — все сразу.

— Как так — все сразу? — повернулся к нему Казак.

— Вот так! Пустишь их с этого края поля, моторы тарахтят, а сзади мешки валятся, как груши…

— Ну и дела, елки-палки!.. Где так работают?

— В России.

— Ну вот, — сказал Казак, с огорчением взглянув на Фику, — Деян об этом не говорил.

— Это еще что! Есть там штуки еще чудесней — ум за разум зайдет, если увидишь. И все это делают рабочие и крестьяне…

— А батраки там как живут?

— Батраки там только бывшие и они живут вроде как чиновники: работают, скажем, восемь часов, а потом делай что душе угодно. Едят там порциями: одна, две, три — ешь, пока ремень не лопнет…

— Смотри ты, какие дела! — вздохнул Казак и сглотнул застрявший в горле комок.