Избранное. Том второй

Учитель начал говорить. У него был мягкий и приятный голос, слова бежали незаметно, свободно, легко. Проникая в сердца, они как невидимые, но крепкие нити подхватывали желания, направляли мысли, пробуждали надежды и добрую, товарищескую зависть. Иногда Казак улавливал слова, которые впервые слышал, но в целом он понимал речь учителя, слушал его с интересом, удивлением и восторгом. Чем дольше он слушал, тем сильнее, убедительнее врезались слова учителя в его сознание. Часто Казак невольно отвлекался от его мыслей, глядел на выражение его лица, скупые жесты, на движения губ и другие чисто внешние мелочи.

Речь учителя была пронизана непоколебимой глубокой верой, его синие глаза пробегали по собравшимся и вдруг остановились на Казаке. Казак смутился, почувствовав себя как застигнутый врасплох невнимательный школьник.

«А ну-ка повтори», — казалось, вот-вот скажет учитель. Но учитель смотрел на него с затаенной добродушной, дружеской улыбкой. Казак встрепенулся, тряхнул широкими плечами и успокоился.

Учитель рассказывал о работе в совхозах, о восьмичасовом рабочем дне, о машинах, коллективном труде, просветительной работе.

— Он ездил туда? — спросил на ухо Казак Михала, показывая глазами на учителя.

— Нет, — ответил Пантов.

— Откуда же он все это знает?

— Из книг.

Все невольно прислушались к этому разговору вполголоса. Многие улыбались.

— Товарищи, — предупредил Фика, — если кто чего-нибудь не понял, пусть спросит в конце.

«Значит, из книг! — с удивлением подумал Казак. — А рассказывает так, будто своими глазами видел…»

Воспользовавшись минутным шумом, учитель остановился, чтобы перевести дух, вынул из кармана жилетки маленький листок, быстро пробежал его глазами и продолжал. Когда он заговорил о комбайнах, Казак вздрогнул, как ошпаренный, и чуть было не крикнул: «Знаю я их!» Но прикусил язык и смутился, словно и вправду это сказал. Слушая чудные, страстные рассказы учителя о комбайнах, он вспоминал страницы газеты с картинками, которую Фика давал ему раз в неделю, и все сказанное зримо вставало перед глазами… Вот такие махины да пустить бы по пшеничным полям Вереницы…

Дончо сделал небольшое отступление: стал рассказывать о положении крестьян-бедняков до советской власти и приводил примеры. Казак насторожился.

— Неужто тогда не только землю, но и крестьян продавали? — спросил он, снова склонившись к Панте. Пантов кивнул головой. — Как скот?

Пантов, встретившись со строгим взглядом Фики, шикнул на него. Сконфуженный, Казак опустил голову. Дончо услышал и глянул на Казака — вопрос пришелся кстати.

— Крестьяне были рабами, — подхватил он, — и если помещику понравилась, например, собака соседа, то он покупал ее не за деньги, а отдав взамен пять, десять, двадцать душ крестьян… Но… — с улыбкой добавил он, — кое-кто повторяет за богачами: «У нас, слава богу, не так!» Верно, как у нас, так и в других реакционных странах работник вроде бы свободен, но грабеж и эксплуатация такие же, даже похуже… Работает батрак год, два, пять — и что получает за труд? Две-три тысячи левов и что-нибудь из одежды… Я спрашиваю вас, чем это не рабство? Сейчас, когда в буржуазных странах миллионы безработных умирают от голода и холода, господа называют это «свободным трудом» и протестуют против «рабства» в Советском Союзе…

— Нам бы такое рабство, как у них! — промолвил со вздохом Павлю Трендафилов. Все расхохотались.

Собак меняли на людей! Такое никак не укладывалось в сознании Казака. Он бы не поверил, не нашел бы места для такой мысли в своем израненном сердце, если б ее не высказал учитель… Он ведь не станет их обманывать!.. Пусть даже там было как теперь у нас, все равно беднякам и батракам приходилось худо…

Раньше Казак никогда не задумывался ни над своей, ни над общей долей бедняков. Он знал, что до скончания света хозяева будут жить припеваючи, батраки — работать на них, а бедняки никогда не сведут концы с концами… Он, правда, знал, что в России по-иному, но со слов Деяна полагал, что там правят разбойники, огромная банда, которую не сегодня завтра русский народ так разгромит, что от нее мокрого места не останется… Он считал, что выбиться в люди можно лишь тремя путями: жениться на богатой невесте, украсть или же найти клад. Клады находят редко, кража почти всегда раскрывается, — оставалась только женитьба, и Казак ухватился за нее, как слепой за посох. Место батрака у Деяна он воспринимал как большую удачу и пуще всего боялся его потерять.

Теперь Казак осознал свои заблуждения, ему казалось, что он поднялся на высокий холм, глядит оттуда на мир широко открытыми глазами и видит где-то вдали самого себя, прежнего Казака — крохотного, ничтожного, обманутого, потерянного…

Фика сказал ему, что бедняков миллионы и миллиарды, что они возьмут власть в свои руки и заживут по-человечески. Он не представлял себе, как это произойдет, но верил, потому что их были миллионы и миллиарды… Все дело в том, чтобы просветить их головы, как это сейчас делают с ним…