Избранное. Тройственный образ совершенства

Устремленность к Богу, по мысли Гершензона, заложена в личности, ибо каждый человек «носит в себе план своего назначения». Причастность человека Богу делает его как бы открытым для «всеобщего движения мира», однако на пути к свободному циркулированию «космоса» в человеке стоят тормозящие это проникновение страсти и сознание. Сознание человека, потонувшее в догматах, принципах, мертвых аналогиях, должно измениться – в этом, по Гершензону, и заключается величайшее откровение Нагорной проповеди.

В толковании Нагорной проповеди Гершензон обратился к излюбленному и с блеском апробированному на литературном материале методу «пристального», или «медленного», чтения. Он как бы «угадал» провиденциальный смысл сказанного, тайную «мудрость» заповедей – подобно тому, как «угадал» древний пра-смысл пушкинской поэзии. Его интерпретация Нагорной проповеди – не богословская, а художественно-философская концепция, неожиданно выведшая мыслителя на новые рубежи.

Гершензон опирается на заповеди, данные в Евангелии от Матфея, а не на редуцированную их версию в Евангелии от Луки, где силен социальный пафос и где, как известно, пропуск нескольких слов перевел ключевые сентенции о «нищих духом» и «алчущих и жаждущих правды» в иную плоскость.

Не нищие, а «нищие духом» волнуют мыслителя, не алчущие, а «алчущие и жаждущие правды». Богатые духовно, по Гершензону, – это те, в чьем сознании слишком много прочных истин, догматов, нравственных принципов. Это по сути тот культурный тип, против которого восставал писатель в «Переписке из двух углов», когда писал: «Я знаю слишком много, и этот груз меня тяготит. Это знание не я добыл в живом опыте; оно общее и чужое, от пращуров и предков; оно соблазном доказательности проникло в мой ум и наполнило его»[46]. Гершензон, таким образом, продолжал отстаивать прежние идеи, только теперь его антикультурный пафос облекался в новозаветную символику.

«Главное, – как он утверждает, – чтобы сердце кипело». Недостижимый предел совершенства – покой в движении – возможен лишь в целостном преображении духа[47]. Уже в «Гольфстреме» Гершензон развивал учение о Боге как мировом процессе, как покое в движении. В «Нагорной проповеди» Гершензон обосновывает ту же мысль с помощью новозаветной концепции вечного обновления человека, вечной «нищеты» духа. На пути к идеалу, по Гершензону, неизбежны временные остановки – «отверделости духа», однако человек должен всегда иметь в виду их временность и преходящность. Нагорная проповедь, сопрягшая старый закон и новый идеал, становится для мыслителя идеальной моделью духовной жизни человека.

Видение поэта

I Видение поэта [48]

В науке разум познает лишь отдельные ряды явлений, как раздельны наши внешние органы чувств; но есть у человека и другое знание, целостное, потому что целостна самая личность его. Это высшее знание, это целостное видение мира присуще всем без изъятия, во всех полное и в каждом иное; оно несознаваемо-реально в каждой душе и властно определяет ее бытие в желаниях и оценках. Оно также – плод опыта, и обладает всей уверенностью опытного знания. Между людьми нет ни одного, кто не носил бы в себе своего, беспримерного, неповторимого видения вселенной, как бы тайнописи вещей, которая, констатируя сущее, из него же узаконяет долженствование. И не знаем, что оно есть в нас, не умеем видеть, как оно чудным узором выступает в наших разрозненных суждениях и поступках. Лишь изредка и на мгновение озарит человека его личная истина, горящая в нем потаенно, и снова пропадает в глубине. Только избранникам дано длительно созерцать свое видение, хотя бы не полностью, в обрывках целого; и это зрелище опьяняет их такой радостью, что они как бы в бреду спешат поведать о нем всему свету. Оно неизобразимо в понятиях; о нем можно рассказать только бессвязно, уподоблениями, образами.

* * *