Избранные эссе

Итак, решающий год в русской истории 1917–ый — оправдал или опроверг построения Соловьёва!? В русской истории 1917 год (трагический!) был ли он актом самоотречения? Первоначально два русских Царя отреклись от царской власти: это февраль–март 1917. В том же марте месяце народное представительство, восприявшее как бы блюстительство власти, в лице Комитета Государственной Думы, в свою очередь отреклось и передало власть Временному Правительству. Власть над русским православным царством потеряла самодовлеющее принципиальное значение. Она перестала быть чем-то абсолютно оформляющим русскую народную стихию. Это в области внутренних событий.

Далее, в мае, русский народ отрёкся от своего векового государственного чаяния, от цели всей имперской и великодержавной политики, — от Византийского венца, от Царьграда и проливов, от Креста на Св. Софии. Который должен был бы подтвердить историческую правильность пути России на Восток. И далее… во внешней политике, если подойти к термину «мир без аннексий и контрибуций» (созданному в Циммервальде и Кинтале и проводившейся в жизнь фактически только в России) если подойти к нему с точки зрения его самого нелепого внутреннего метафизического смысла, который видимо и не снился его создателям, — то в нём надо усмотреть последний предел отречения от национального и государственного эгоизма.

Метафизический аспект опять скрестился с реальностью Выводы для обоих совершенно различны.

И, наконец, октябрьский переворот (путч), как завершительный акт самоотречения! Брест–Литовск, расчленение России, её единого государственного лика, наконец её ИМЕНИ с подменой на СССР. У историка позитивиста, конечно найдётся много слов на такое толкование событий. Он скажет, что кабинетное доктринёрство одних и стихийная тяга домой других — вот единственная причина случившегося предательства русской государственности так. Только странное это совпадение кабинетного максималистического доктринёрства со стихийной обывательской тягой. Вспомним, что для Соловьёва никакие внешние отличия реформы Петра великого не меняли её провиденциального смысла. И если из «офицеров добрый человек, понимающий синодское дело и смелость имеющий» мог творить тайный смысл русского пути. То отчего не допустить, что оголтелая солдатская масса покидающая окопы, бессознательно совершала сокровенную задачу русского государственного самоотречения? Во всяком случае можно сказать, что русский народ последовательно показал, многими последовательными действиями, что идея христианского царства (заданная ему Соловьёвым) совершенно не является для него непреложной задачей. Нельзя делать вывод из этого, что русскому государству не быть, и что этот процесс отречения, есть перманентный. Отречение есть всегда акт однократный, он может быть покрыт грядущей историей. Единственно, что никакими событиями будущего времени не может быть покрыто, метафизическое отрицание Соловьёвской русской идеи христианского государства. Тут концепция Соловьёва отвергнута историей. Россия ещё может быть великим государством и это государство может принять облик православного, христианского государства, но критическая минута русской истории показала её основной смысл. Цель русского исторического процесса не определяется государственным и православным самоутверждением.

Но может быть 1917 год был лишь годом греха и срыва?

Может быть в нём не осуществилось пересечение метафизической и позитивной исторической линии, которое одно может определить его принципиальную значимость?

Может быть все события этого рокового года говорят лишь о предельной усталости русского народа или о смертельной болезни всего русского организма? Против таких предположений было бы трудно возражать если бы факты исторические не говорили об обратном. (Россия в начале века была на большом экономическом взлёте!)

Соловьёв требовал от русского народа самоотречения своей церковной исключительности. Требовал признания первосвященства Рима. А в данном событии произошёл обратный процесс — 1917 год восстановил Патриаршество в России.

В восстановленном Патриаршестве преодолены многие и многие церковные грехи Византии и Рима. В нём нет, несмотря на весь его авторитет — клерикализма (которого так боялся Соловьёв в Никоне), в нём нет стремления к светской власти и отделено пока(!) от неё пропастью. С другой стороны, Патриаршество, несмотря на жестокие внешние условия, лишено византийского цезаропапизма, оно не подчиняется светской власти и руководствуется совершенно иными внутренними законами.

Русское Патриаршество так приблизилось к формам идеального церковного управления и в такой степени духовно и метафизически само утвердилось, что ни о каком самоотречении не может быть и речи. Только, к этому надо добавит, что вошедшее в жизнь русское Патриаршество обагрено кровью мучеников и это своеобразный цемент и порука его «доброкачественности» и прочности.