Избранные эссе

Соловьёв не находит слов достаточно сильных, чтобы определить значение Петровской реформы. Для него Пётр был «историческим сотрудником Божиим, лицом истинно–провиденциальным или теократическим. В его лице Россия обличила Византийское искажение христианства». Пётр Великий избавил нас и от староверческой китайщины и от запоздалой пародии средневекового папства. Упразднение патриаршества и учреждение Синода — это была провиденциальная мудрость преобразователя, потому что им был положен предел клерикальной церкви (Стефан Яворский) и церкви народнической (раскольники).

На ряду с этим (и это надо подчеркнуть) Соловьёв знает, чем с самого начала был Синод для русской Церкви. Он приводит фразу Петра о необходимости «учинить духовную коллегию под наблюдением из офицеров, доброго человека, который бы синодское дело знал и смелость имел». Но когда он приводит эту фразу, то несомненно чувствует её кощунственный смысл Много и часто он пишет о награждении генерал–адьютантов аксельбантами, о том как в каких то приказах по министерству народного просвещения утверждается, что Царь есть духовный глава Церкви(цезеропапизм!) и прочее… И наряду с этим Соловьёв верит в провиденциальность акта Петра. Великого. Более того, он говорит «…это и освобождение крестьян является исполнением некоторых условий на пути к христианскому государству». Разумеется, что подобное противоречие у Соловьёва может быть понято только при одном допущении, что русский народ, выполняя возложенную на него с Богом миссию, не может сознательно понять её. Он является слепым орудием в руках Промысла. Реальные требования жизни, которым он отвечал, совершая тот или иной акт, совершенно не совпадали с идеальными заданиями его исторической миссии. Метафизика русского исторического процесса бессознательно перекрещивалась с его позитивным течением и давала почву для противоположных выводов. Так например, если коснуться области позитивной истории, призывая варягов, русский народ думал об укреплении своей государственности, а не о совершении акта самоотречения(что важно понять!). В области же метафизического понимания этого акта выступает на первый план не реальное укрепление государственности, а изначальное смирение русского народа «самоотречением, а не самоутверждением спасающегося от гибели». Совершенно также, подчиняясь реформе Петра, русский народ стремился к реально нужному ему орудию, а именно европейскому просвещению. Русская идея Соловьёва не может, конечно быть воспринята чисто историческим мышлением, где соблюдается причинная связь событий. Только метафизик может оценить правильность этой идеи. Особенно, если привести следующие слова Соловьёва: «Национальный вопрос в России есть вопрос не о существовании, а о достойном существовании.» (А знает ли позитивная история такой чисто моральный критерий, как достойное существование?) «Высший идеал русского Народа — Святая Русь, исключает всякое национальное самолюбие. Для России всегда необходим акт национального самоотречения, духовного самоотречения, духовного освобождения России». Опять же, может ли историк не метафизик подходить к историческому процессу с точки зрения высшего народного идеала? И не является ли этот идеал для него средней равнодействующей экономических, социальных, географических. Этнических и других начал, ведущих исторический процесс по линии причинной связи? Если это так, то, конечно, ни о каких актах национального самоотречения не может быть и речи. И далее Соловьёв пишет, что: «Ни нормандские завоеватели, ни немецкие мастера, не поглотили нашей народности. Дух, который водил наших предков за истинной Верой в Византию, за государственным началом к Варягам, за просвещением к немцам, этот дух всегда внушал им искать не своего, а хорошего»(Соловьёв «Национальный вопрос в России»).

Из этих выдержек наглядно явствует водимость русского народа. В порядке даже не двух, а ТРЁХ великих актов самоотречения Россия получила сначала Государственность, Веру и Просвещение. Тут только следует обратить внимание на некоторую специфическую особенность этих актов самоотречений по Соловьёву. Уже говорилось, что эти акты по существу своему бессознательны. Далее, они не являются всегда актами высокого морального достоинства, напряжённого исторического подвига, мы видим, что Соловьёв открытыми глазами смотрит на обратную сторону «медали» Петровских реформ. Они — только акты органического христианского смирения, утверждающего и ищущего «не своего, а лучшего». И наконец, что особенно важно, акты самоотречения, носят характер однократный, они не являются некой перманентной действующей силой, всё время сбивающей русский исторический процесс с пути самоутверждения. Так, однажды отрёкшись от своей несовершенной государственности, русский народ стал перманентно утверждаться в формах варяжской государственности. Так, однажды отрёкшись от несовершенного московского просвещения, он перманентно утверждается в формах западного просвещения и т. д.