Избранные киносценарии, 1949–1950 гг.

На шумном перекрестке донбасских дорог, с севера и с юга, с запада и востока, сходятся машины. Они выстраиваются в праздничную колонну и направляются в сторону показавшейся шахты. А над шахтой, над копром пламенеет в зареве заката алая звезда победы.

У шахтерского Дворца культуры гостей уже встречают.

Останавливаются кони и машины. Из маленького «Москвича», кряхтя, выбирается огромный шахтер, деловито запирает машину, кладет ключ в карман и, разогнув, наконец, спину, идет вслед за всеми во Дворец. Оправляя мундиры, гости поднимаются по широкой парадной лестнице.

У входа их встречает парторг ЦК КГП(б)У шахты «4-бис» Павел Степанович Недоля.

Старик в парадном мундире, приехавший на бедарке, радостно протягивает ему обе руки.

— Здорово, Пашка! — восклицает он. — Принимай родичей!

— А, дядя!..

Они троекратно целуются.

Подходят и новые гости:

— Почет и уважение парторгу!

Парторг кланяется:

— Милости просим к нам на праздник!

— А папаша где?

— Папаша будет в свое время! — усмехается парторг.

Веселой гурьбой подымается по лестнице молодежь.

— Принимайте шахтерский привет от молодежи «Буденновки».

— Дорогим гостям всегда рады!

Рядом с парторгом молодой вихрастый парень быстро что-то записывает в блокнот.

— В Донбассе нет чужих шахтеров, тут все родственники! Разве я не прав, а, Павел Степанович? Могу я так написать?

Покручивая свой ус, шахтер в мундире недовольно басит:

— Родственников хоть отбавляй. А где лее, можно сказать, главный именинник? Имею в виду Степана, то-есть Степана Павловича.

Степан Павлович Недоля, высокий плотный старик с ежиком коротких серебряных волос, удивленно разглядывает себя в зеркале.

Кто этот уже немолодой человек в строгом парадном мундире с золотыми пуговицами и серебряной канителью на петлицах? Ордена Ленина, Боевого Красного Знамени, «Знак Почета» и две сверкающие серебром медали закрывают почти всю его грудь. Неужто это он, он, Степка Недоля, полвека назад робко «проехавший» впервые в шахту?

Портной с сантиметром на шее, в последний раз отдернув полу мундира, отходит в сторону, смотрит на свое творение и, всплеснув руками, восклицает:

— Ро-ко-ссов-ский! Две капли воды!

— А за що ж мне такой скандал, товарищ секретарь обкома? — добродушно улыбаясь, спрашивает толстеющий, с густыми усами человек, похожий на запорожца. Искренне удивляясь, он даже разводит в недоумении руками.

— Что я такое плохое сделал?

— Ничего плохого, — соглашается с ним Кравцов, расхаживая по кабинету.

— А хорошее я что-нибудь сделал или нет?

Кравцов останавливается:

— Сделал, конечно!

Улыбнувшись одними глазами, начальник шахты «4-бис» Сидор Трофимович Горовой мягко, с лукавинкой повторяет:

— Так за что же тогда скандал, товарищи? Может, я план не выполняю? А?

Этот вопрос заставляет некоторых улыбнуться, но секретарь обкома сам ему отвечает:

— Даже перевыполняешь!

— Может, я що-нибудь прошу или клянчу, как другие?

— Вот то-то и плохо, что не просишь!

— Плохо? — удивляется Сидор Трофимович. — Так ведь нам ничего не надо.

— Так-таки ничего?

— Та ей-богу ж, ничего…

— А тебе самому?

— И мне ничего не надо! — улыбается Сидор Трофимович, поглаживая свои запорожские усы.

— Значит, доволен собой?

— Нас люди хвалят, я могу и помолчать…

Кравцов, улыбаясь, смотрит на него, невольно любуясь его богатырским ростом и усами, потом смеется:

— Итак, «достиг я высшей власти» и «седьмой уж год я царствую спокойно»! Так?

— Та вроде так…

— А вот не дадим мы тебе царствовать спокойно! — вдруг резко говорит Кравцов. — Не дадим!

— За что же, Алексей Федорович?!

— Не пристало большевику спокойно жить. Нет, нет, не годится! Ишь, зажирел ты как! — и секретарь даже легонько ткнул Горового пальцем в брюхо. — А мы тут решили, что надо тебе беспокойную жизнь устроить. Садись, поговорим.

Горовой тревожно оглядывает всех, — ясно, что тут уж что-то задумано для него, не выкрутиться! Но, прежде чем сесть, он все-таки произносит:

— А юбилей как же, Алексей Федорович?..

— Ничего, ничего, поспеем!..

— Ох, не простит нам этого старик, как хотите!.. — кряхтя, усаживается Горовой. — Вовек не простит!

Последние лучи солнца сверкают на орденах и медалях. Степан Павлович и его жена чинно и медленно идут по улицам шахтерского поселка. Оба молчат, взволнованные торжественностью события.

Из калиток палисадников, из окон нарядных домиков, с порогов двухэтажных зданий приветствуют их шахтеры.

Старик и старуха молчаливо, учтивыми поклонами отвечают на приветствия.

— Смотри, Вася, как наши идут! — шепчет молодая девушка сидящему с ней рядом на скамейке в садике широкоплечему парню с гвардейским значком на штатском костюме.

— Хорошо идут! — отвечает парень.

Из калитки выходит пара — муж и жена. Немолодая женщина со слезами на глазах бросается к жене юбиляра.

— Дуся, подружка моя дорогая, — плачет она, — дожила ты до своего счастливого дня! Рада я, рада!

— Дожила, Маша! — степенно отвечает старуха своей подружке.

— А помнишь, Дуся, — вспоминает женщина, откидывая со лба седую прядь волос, — помнишь свадьбу, и как мы пели: «Шахтер голый, шахтер босый, шахтер курит папиросы!»