Избранные киносценарии, 1949–1950 гг.

— Вспомнила баба, як дивкой була, — усмехается ее муж, пожилой шахтер, и протягивает вперед поднос с рюмками.

— Не обидь, Степан Павлович! Дай чокнуться с почетным шахтером и моим дорогим соседом!

Степан Павлович берет рюмку и с волнением в голосе спрашивает:

— Много налил?.. Или то руки дрожат?..

— И ничего удивительного, — сочувствует сосед. — У меня бы тоже дрожали! Праздник-то какой!

Приподняв рюмку, Степан Павлович растроганно отвечает:

— Скоро, Кузьма, и на твоей улице праздник!

Чокнувшись, соседи выпивают.

И снова медленно и торжественно идут старики по шахтерскому поселку.

— Глянь на батю и на маму глянь! Как жених и невеста! Правда? Даже смешно! — провожая взглядом своих родителей, улыбается Лида.

— Не смешно, а завидно, — мечтательно отвечает Василий.

Лида смеется:

— Завидно? Старости захотел? Глупый, нам же все-таки лучше, мы молодые!

— А я завидую… Хотел бы я с тобой так — целую жизнь. И вот так же под ручку пройтись!

— Пойдем, Вася! — предлагает Лида и поднимается со скамейки.

Василий идет вслед за ней. Вдалеке зазвучал духовой оркестр. Они идут молча вдоль аллеи невысоких тополей, и, вдруг остановившись, Василий тихо спрашивает:

— А ты меня любишь, Лида?

— Люблю…

Василий решительно заявляет:

— Тогда сегодня же и объявимся!

— Ой, боюсь! — пугается Лида и снова быстро идет вперед.

Неотступно следуя за ней, Василий взволнованно и хмуро продолжает:

— Клянусь, я ж все равно своего достигну! Та я не только у нас на шахте, а во всем Донбассе первым навалоотбойщиком буду! Увидишь!

— Ой, Вася?

— А ты меня любишь, Лида?

— Люблю…

Как острый бур, врывается во тьму свет зажженных фар. По шоссе мчится «Победа».

В машине трое: немолодой водитель, рядом с ним секретарь обкома партии Кравцов и какой-то человек на заднем сиденье, — он дремлет.

Через железнодорожные переезды, сквозь тощие и милые донецкие «посадки», мимо новых и старых беленьких поселков одноэтажного шахтерского Донбасса мчится машина… Вдруг — поворот, и точно океанский пароход возникает перед нами многоэтажный, многооконный и многотрубный корпус электростанции.

Водитель резко останавливает машину. Кравцов молча выходит из нее. Стоит и смотрит.

Плывут по ветру дымы. Всплескивают фонтанчики на озере у станции. Горячий пар идет от воды.

На блестящей поверхности озера колеблются и дрожат тысячи огней. Станция работает. Слышно ее могучее и мерное дыхание. В проводах, разбежавшихся отсюда на всю округу, посвистывает знакомый донбасский ветерок.

— Приехали? — сонным голосом спрашивает пассажир.

— Нет. Это станция, — многозначительно отвечает водитель.

— Ну и что же?

— Минут пять постоим и дальше поедем.

И шофер, повернувшись, вдруг доверительно, шопотом объясняет:

— Никому не расскажете? Мы всегда тут останавливаемся. Вот видите, он стоит и… улыбается…

— Чему улыбается? — недоумевает пассажир.

— А в сорок первом пришлось ему взорвать станцию… Ни у кого рука не поднималась… А он взорвал! А потом, вот не поверите, он у меня в машине плакал, ну просто, как женщина, плакал и меня даже до слез довел…

— Тогда понятно, — теплым голосом говорит пассажир.

— А потом — восстановление! Сколько он тут своей жизни положил, это только я знаю да его жена. Так что я теперь сам, без спроса, тут останавливаюсь — пусть радуется.

Неожиданно щелкает дверца машины, Кравцов усаживается на место:

— Поехали! Нажми, Федя, на все педали, выручай, друг, опаздываем!

Машина, взвизгнув, срывается с места.

И грянул духовой оркестр. Под сводами высокого зала, празднично освещенного хрустальной люстрой, победно гремит туш.

Вокруг длинного пиршественного стола стоят люди в строгих, золотом и серебром играющих шахтерских мундирах и горячо аплодируют.

Яркий свет, медь оркестра, гром аплодисментов… У юбиляра кружится голова — его поддерживает дочь Лида, а старуху — оба сына: Павел, парторг ЦК, и Владимир, инженер шахты.

И когда замолк оркестр и уселись гости, взволнованный и растерянный старик все еще продолжал стоять на месте.

Мягко коснувшись плеча отца, Лида заставляет его очнуться, и он смущенно опускается на стул.

Тогда подымается уже знакомый нам заведующий шахтой Сидор Трофимович Горовой и, погладив свои запорожские усы, спокойно начинает речь:

— Вы тут все торжественные речи говорили и вино пили, а я, извините, как заведующий шахтой привык больше к балансам и выступлю сейчас как бухгалтер. За свои пятьдесят лет работы на шахтах Донбасса сколько же Степан Павлович нарубал угля? Это подсчитать немыслимо! А если б собрать весь этот уголь сразу вместе, так вся наша Советская Родина могла бы целый день жить. Вот кто такой Степан Павлович Недоля! А ведь нас, шахтеров, в стране сколько? Больше миллиона! И если каждый даст Родине день такой жизни, что тогда будет? Будет наша Родина жить вечно!

Вновь вспыхивают аплодисменты.

Закрыв свой блокнот, корреспондент газеты громко замечает:

— Обещал выступить как бухгалтер, а сказал, как поэт! Хоть сразу в газету!

Повернувшись к старику, Сидор Трофимович тепло говорит: