Избранные киносценарии, 1949–1950 гг.

Из-за стола встает Степан Павлович и поднимает руку. Он хочет говорить.

— Я, товарищи, плакать не буду, я уже дома от радости плакал… А вам скажу так: спасибо вам за ласку и уважение к моим сединам и к детям моим!

И, смахнув неожиданно слезу, сердится на себя:

— От чорт, таки довели до слез!

Вокруг засмеялись, а старик продолжает:

— А я на вас все-таки обижаюсь. Несправедливо вы тут говорили!

В глазах гостей недоумение. Жена и дети с тревогой переглядываются, но старик не обращает на это никакого внимания:

— Разве мог бы я проработать пятьдесят лет один, если бы ее со мной не было, то-есть жены моей, Евдокии Прохоровны? А про нее-то вы и забыли!

Испуганная жена умоляет гостей:

— Да не слушайте его, он же выпил!

Веселый смех за столом.

Степан Павлович всердцах замечает жене:

— А я, между прочим, пока только ситро пью, чтоб ничего не забыть, что сегодня со мной делается… А ты стыдишь меня на людях!

Опять смех.

— Ну, ладно, — грозится старик, — я потом с тобой поговорю. А теперь — с вами. Нехорошо! — укоризненно качает он головой. — Вот вы мне тут, как артисту, аплодировали, а себя забыли. А чем вы-то хуже? Тут и получше меня люди найдутся! Да чего долго искать? Возьмем Сидора Трофимовича! Известно, начальник шахты! А кем был? Сидорка-драный лапоть, потом — забойщик первой руки! А теперь…

Сидор Трофимович смущенно ерзает на стуле. Есть за ним грех — любит, когда его всенародно хвалят. А сегодня даже ему неловко…

— Не мой юбилей, зачем хвалишь! — бормочет он, вспоминая, вероятно, недавний разговор в обкоме.

— Не тебя хвалю! — строго говорит старик. — Я шахту нашу хвалю. Знаменитая наша шахта! Что, нет?! — грозно озирается он вокруг.

— Верно, верно!..

— И шахтеры у нас знаменитые, — продолжает он. — Я не про врубмашинистов, про нас пусть другие скажут. Я про нашу надежду и подмогу нашу — про навалоотбойщиков. Вот они, в ряд сидят. Лава к лаве. Орлы! Гордость наша и наша слава! За ихнее здоровье — ура!..

— Навалоотбойщики, встать! — весело командует, подымаясь, гвардеец Вася.

И встают из-за стола могучие, кряжистые, темнолицые, темноусые навалоотбойщики — цвет шахтерской семьи.

Звенят рюмки и бокалы… Радостно чокаются шахтеры…

И вдруг раздается голос:

— А я за это пить не буду!

Все обернулись на голос, — это сказал незаметно вошедший секретарь обкома Кравцов. Он стоит в дверях вместе со своим спутником и, улыбаясь, смотрит на пир.

— Не буду, нет — решительно повторяет он и, подойдя к столу, берет стопку.

— Отчего ж это, Алексей Федорович?.. Обидно нам! — проговорил юбиляр, и даже рюмка в его руках задрожала.

Обиженно молчат навалоотбойщики. Шахтеры так и застыли с рюмками в руках. Вот и испорчен праздник.

— За лопату предлагаешь выпить, отец? — спокойно усмехаясь, спрашивает Кравцов. — А я за лопату пить не буду! Не проси! Ну, еще где-либо на другой шахте, может, и выпил бы… Наверняка даже выпил бы… А на вашей — нет, не буду! Верно я говорю, Сидор Трофимович? — вдруг оборачивается он к Горовому и пристально смотрит на него, только уголки губ чуть-чуть дергаются насмешливо.

— Та верно ж!.. — негромко отвечает Горовой, избегая взгляда Кравцова.

— Ну вот!..

Но все еще обиженно молчат навалоотбойщики. И не пьют, и рюмок не ставят. Молча стоят они, и руки у них, как и их лопаты, — широкие, могучие, умелые.

— А как же без лопаты? — сдерживая гнев, негромко спрашивает Вася. — Без лопаты-то угля не возьмешь! Или вже уголек стал нонче людям не нужен?..

Кравцов быстро поворачивается к нему:

— А без лопаты уголь не возьмем? Думаешь, не возьмем?

— Не слыхали мы что-то… чтобы без лопаты… Врубовка — на что машина умная, а без лопаты и она никуда…

— Никуда? Ишь ты! — усмехается Кравцов и говорит: — А ну, хозяева дорогие, налейте-ка и мне стопку!

Горовой молча наливает ему вино. Кравцов поднимает бокал на свет, смотрит.

— А что, — вдруг говорит он, хитро щурясь, — за санки сегодня не пили?

Смущенно усмехаются шахтеры.

— Поминали, — улыбаясь, отвечает парторг, — а пить за них — нет, не пили!

— Отчего ж? За лопату пьете, а за санки не хотите? А ведь в свое время тоже говаривали, что в шахте без санок никуда…

— Так тогда ж транспортер появился… Ну и… санки зачем же? — возражает Вася. — А лопата…

— Верно! — подтверждает Кравцов. — Появился в лаве транспортер — и конец санкам! А конь? Первой фигурой был на шахте коногон-свистун. Личность! О нем даже песни пели. Где ж теперь коногоны-то, а?..

— Так электровоз же, Алексей Федорович!..

— А! Ишь ты, электровоз! — засмеялся Кравцов. — А обушок? Забойщики тоже, бывало, говаривали, что без обушка никуды! Ну, где тут за столом забойщики? А ну, встаньте-ка! — Пауза. Легкий смешок по залу. — Нету? Исчез с шахты забойщик, первейший человек исчез… Ай-ай-ай!..

— Так теперь врубовка, товарищ Кравцов! А при врубовке, — торжествующе закричал Вася, — при врубовке непременно навалоотбойщик!

Все засмеялись, кое-кто захлопал даже.

— Да неужто? — прищурился Кравцов. — При машине лопата?

— А как же врубовка без лопаты? — всердцах закричал Вася. — Она же наваливать не умеет!

— Не умеет? Ну, так, значит, и врубовку твою туда же… куда обушок и кнут…