Овцу, овцу, рабы, ведите черную![371]
Грозит нагрянуть ураган чудовищный.
Изобретатель песенок изнеженных,
Замолкни, удержись, Эсхил почтеннейший!
А ты, несчастный Еврипид, покуда жив,
Беги от бури и от градобития,
Чтобы, метнув увесистым речением,
Не размозжил он темени и «Телефа»![373]
А ты, Эсхил, без ярости, но с кротостью
Доказывай, доказывай! Не дело ведь,
Чтоб трагики бранились, как разносчики.
Ты ж сразу вспыхнул, словно подожженный дуб.
Кусать и получать укусы, взвесив все:
Стихи и песни и костяк трагедии.
«Эола» и «Пелея» отдаю на суд,
И «Мелеагра», и, конечно, «Телефа».
А ты что делать хочешь, говори, Эсхил?
Не препираться — вот мое желание.
Здесь не равны мы в споре.
Почему ж это?
Моя со мной не умерла поэзия.
Его же — с ним скончалась, под рукой она.
Сюда огня нам дайте и кропильницу.
Я помолюсь пред тем, как в состязании
Судить начну. Пусть будет мудр и прям мой суд.
А вы начните песню, восхвалите муз.
Зевсовы дочери, чистые девы,
Музы, о дивные девять! Вы видите замысел смелый
Этих мужей, созидателей слов. Они ринутся в битву
Ярую, в споре сойдутся, метнутся в словесном ристанье.
Музы, явитесь и силу вселите
В страшную распрю речей,
Мудрость вступила в великую битву. Час приходит.
Вы оба помолитесь перед прением.
Деметра матерь, разум мой вскормившая,[374]
Твоих мистерий даруй мне достойным быть!
Возьми и ты кропильницу, молись!
Готов!
Но я богам молюсь совсем особенным.
Как? Собственным и нового чекана?
Что ж! Помолись особым божествам своим!
Эфир, питатель мыслей, языка рычаг,
Со мною будь! Ищейки — ноздри чуткие,
Слова хватать и расщеплять позвольте мне!
АГОН
Мы пришли и здесь собрались
Выслушать от хитроумцев,
Как из-за стихов и песен
В боевой пойдут поход.
Распален язык отвагой,
Нрав свиреп, ужасно сердце,
Мысли быстры и легки.
Знаем, будет спор жестокий,
Утонченно, изощренно
Будет говорить один,
А другой, с корнями вырвав
Бросит их. И хруст промчится
По ристалищу речей.
Для прений время настает. Так говори ж искусно,
Не подражая никому, по-своему и тонко.
Каков я сам и каково мое искусство, после
Я всесторонне разъясню. Сперва ж его ошибки
Разоблачу и докажу, что он — бахвал и гаер
Морочил нас. Сперва, лицо закутав покрывалом,
Сажает в одиночку он Ахилла иль Ниобу —
Трагические чучела. Они молчат, не никнут.
Клянусь богами, да!
А хор четыре песни кряду,
Топоча оземь, пробубнит. Актеры ж все ни слова.
А мне вот нравилось, клянусь, молчанье их не меньше,
Чем нынешняя болтовня.
Ты глуп и неотесан,
Поверь мне!
Видимо, что так. Зачем же так чудит он?
От шарлатанства, для того чтоб зритель ждал смиренно,
Каков мошенник! Нагло как обмануты мы были!
Чего ж мычишь ты, что рычишь?
Боится обличений.
Покуда он дурачит вас, подходит к середине
Потеха. Дюжину еще словес прибавит бычьих,
С бровищами, с хвостищами, как пугала ребячьи,
А зрители ни бе, ни ме.
О, горе!
Помолчи ты!
Не скажет слова в простоте.
Да не скрипи зубами!
Скамандры всё,[376]
и крепости, и на щитах звенящихОрлы-грифоны, медь и блеск речей головоногих, —
Понять их — величайший труд.
Да, видит Зевс, вот так же
Что значит рыжий конь-петух. Ну что это за птица?
Невежда! Знак на кораблях такой изображают.
Я ж коне-петухом считал павлина Филоксена.
А ты, посмешище богов, какие пишешь драмы?
Да не про коне-петухов, не про козлов-оленей,
Как любишь ты, как чертят их на завесах мидийских.[377]
Ничуть! Когда из рук твоих поэзию я принял,
Сперва ее я подсушил, от тучности избавил
Пилюлями истертых слов, слабительным из мыслей
И кислым соком болтовни, настоянным на книжках.
Потом на песнях воспитал Кефисофонта[378]
тонких.Герой не мямлит у меня и вздора не городит,
Нет, выходя, он всякий раз свое происхожденье
Сперва рассказывает.
Да, твое намного хуже.
С начала драмы ни один актер не остается
Без дела. Всем даю слова: и женщинам, и слугам,[379]
И девушкам, и господам, старухам даже.
Боги!
Зевс свидетель!
Любовь народа — цель моя!
Дружок, молчал бы лучше,
Тебе не очень-то к лицу такие разговоры!
Витийствовать я научил вас всех.
Ну да, негодный!
А лучше прежде, чем учить, ты сам бы разорвался.
Безмены ввел я и углы и меры красноречья,
Чтоб можно было весить, жать поэзию и мерить,