Дурно, Лукьянушка!
Конечно, Афанасий ничего не мог сделать.
Он просил за нас, да ничего не выпросил; приказчик пересилил; и барин за него Анюту выдает.
Ну, все теперь кончилось!
Как мне жаль тебя!
Так надежды никакой не осталось?
Видно, что никакой; Афанасий уже пошел за тем, чтоб нам все отдать, что у нас взял; не тужи, и твои деньги принесет.
Перед ним! мне ничего не надобно!
Лукьян! ах! что делать?
Вот я тотчас вам принесу, что у вас взял.
А я думал, что ты и принес.
Нет еще; ведь не так легко отдать, как взять. У всех людей привычка, что берут, как хватают, а отдавать тяжелы. А тебе, Лукьян, отдавать ли деньги? Ведь ты умирать хочешь... ась? не надобно... слышу. Вот ему-то прямо свет постыл. Плюнь на всё; умри, это лучший способ. Ты не можешь поверить, как этот свет плох. Право, он того не стоит, чтоб в нем жить. Видишь, от каких безделиц беда. Ты влюблен в Анюту, Анюта в тебя, в Анюту приказчик, барин в карету, а карета безденежно никого не любит. А от этого и всё хоть брось. Я, как друг, тебе советую умереть.
Однако я еще не отчаиваюсь: барин сам сюда скоро приедет. Вы сами его попросите, я вам буду помогать, авось-либо... Лукьян! не умеешь ли ты по-французски?
На что это?
То-то бы хорошо было.
Я немного слов французских выучил, когда жил при старом барине, и Анюта также знает.
Как это хорошо! теперь, пожалуй себе, не умирай; деньги твои верно будут мои.
Варварский народ! дикая сторона! какое невежество! какие грубые имена! как ими деликатес моего слуха повреждается! Видно, что мне самому приняться за экономию и переменить все названия, которые портят уши; это первое мое дело будет.
Я удивляюсь, душа моя! наша деревня так близко от столицы, а никто здесь по-французски не умеет; а во Франции от столицы верст за сто все по-французски говорят.
Есть чему дивиться, вы, я думаю, с мужем скоро и тому станете удивляться, что собаки лают, а не говорят.
Ха! ха! ха! как это хорошо сказано! по чести, здесь говорят, как лают. Какие врали! не правда ли?
То так, когда посмотришь на вас.
Когда посмотришь на нас, великую разницу увидишь, не правда ли? А и мы еще, и мы, ах! — ничего перед французами.
Стоило ездить за тем, чтобы вывезти одно презрение, не только к землякам, да и к самим себе.
Довольно бы, правду сказать, было и этого, но мы с женою вывезли еще много диковинок для просвещения грубого народа: красные каблуки я, а она чепчики.
Которые почти все разошлися, и теперь надобно самой покупать; а денег...
Клеман, дорогой Клеман нам поможет.
Извольте быть надежны, деньги будут.
А девочка будет твоя, о которой ты просил.
Вывезли много вы диковинок, а жалости к слугам своим ничего не привезли, знать, там этого нет.
Жалости к русским? Ты рехнулся, Буфон. Жалость моя вся осталась во Франции; и теперь от слез не могу воздержаться, вспомнив... о, Paris! [1]
Это хорошо! плакать о том, что вы не там, а слуг своих без жалости мучить; и за что? Чтоб французскую карету купить.
Перестань, и не говори о этом! Нам, несчастным, возвратившимся из Франции в эту дикую сторону, одно только утешение и осталось, что на русскую дрянь, сделав честный оборот, можно достать что-нибудь порядочное французское; да и того удовольствия хотят нас лишить.
Теперь живите как хотите; я вам сказываю, что от вас уйду; и можно ли при вас жить? Того и бойся, что променяют на красный французский каблук.
Нет, нет, тебя я не отдам.
Да разве хуже меня продаете?
Посмотрите, какого молодца, который еще и по-французски знает!
И по-французски! Mon dieu! [1]
что я слышу!Ах! Mon coeur![2]
он по-французски знает, а скован! Это никак нейдет.Это ужасно, horrible! [1]
снимите с него цепи. Mon ami![2] я перед тобой виноват.А карета французская...
Молчи, плут.
А это что за девочка? Она недурна.
Ах, сударь, это та, которую я люблю больше себя, которая меня любит и которую вы отдаете за приказчика.
Что делать? Я слово дал.