Избранные произведения

Песня «Царь наш немец русский...» предназначалась для солдат и написана как бы от их лица. Подобно другим агитационным песням, она дошла до нас в разных вариантах, более кратких и более пространных, с целым рядом подробностей. Однако подробности эти в основном частного характера («Волконский баба Начальником штаба. А другая баба Губернатор в Або. А Потапов дурный Генерал дежурный»), интересные лишь для посвященных. В песне использованы типично фольклорные приемы (песенные повторы, интонации), однако лексика ее не выдержана в народном духе и встречаются слова, не соответствующие солдатской речи («комплименты», «просвещенье»).

Песню «Уж как шел кузнец...» следует выделить особо. В ней царь, назван тираном и подлецом, достойным смерти. Оружие мщения — мужицкий нож, взятый из народно-разбойничьих песен. Вместе с царем казни достойны князья и вельможи, попы и святоши. Носителем социального мщения выступает кузнец.

Появление песни «Уж как шел кузнец...» следует поставить в прямую связь с дискуссией в Северном обществе о цареубийстве, она во многом предваряет эту дискуссию, а может быть, является ее отзвуком.

Отклонив анархический план Якубовича «разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабеж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу», [1] Рылеев и Бестужев отвергли и его предложение цареубийства из личной мести (Якубович лично ненавидел Александра I, но отказался от плана цареубийства, когда к власти пришел Николай). Однако мысль о цареубийстве как необходимом акте политической борьбы не вызывала сопротивления Рылеева.

В отличие от Никиты Муравьева, Рылеев и Александр Бестужев были сторонниками самых решительных методов борьбы, и сама идея цареубийства их горячо волновала. Когда в ноябре 1825 года, в связи с первой присягой Константину, обсуждался план дальнейших действий, Рылеев был за то, чтобы пойти на крайние меры. «Предполагалось, — говорил Каховский на следствии, — в первых днях по известии о кончине императора, если цесаревич не откажется от престола или если здесь не успеют, то истребить царствующую фамилию в Москве в день коронации; сие тоже говорил Рылеев, а барон Штейнгель сказал: лучше перед тем днем захватить их всех у всеночной в церкве Спаса за Золотой решеткой. Рылеев подхватил: „Славно! Опять народ закричит: любо! любо!..“». [1] На заседании тайного общества Рылеев говорил о цареубийстве словами, очень близкими песне «Уж как шел кузнец...»:

А молитву сотворя —
Третий нож на царя.
Слава!

Понятно, что под песней «Уж как шел кузнец...» не могли подписаться умеренно настроенные декабристы вроде Никиты Муравьева и тем более Федора Глинки.

В. И. Штейнгель в своих показаниях довольно точно воспроизвел борьбу внутри Северного общества, которая продолжалась до самого 14 декабря: «Начались частые приезды к г. Рылееву и рассуждения. Я заметил, что Александр Бестужев и Каховский, которого в это только время узнал, были пламенными террористами. Помнится мне, что именно 12-го числа, пришед к Рылееву, я застал Каховского с Николаем Бестужевым, говорящих у окошка, и первый сказал: „С этими филантропами ничего не сделаешь; тут просто надобно резать, да и только...“». [2]

В песне «Уж как шел кузнец...» больше всего ощущается связь с фольклором. Она тоже известна в нескольких вариантах, которые все имитируют песни «подблюдные». В песне Рылеева и Бестужева сохранен фольклорный припев-повтор «Слава!», использованы и такие фольклорные приемы, как троекратность («три ножа») и последовательное усиление мотива («Первый нож На бояр, на вельмож... Второй нож На попов, на святош... Третий нож На царя»).

Иначе проявилась народность в песне «Ах, тошно мне...». Тут перед нами случай, когда поэты-декабристы идеологически преодолевают расстояние между собою и народом, столь фатальное для всего их движения.

Эта песня — пример наибольшего сближения декабристской поэзии с народом, с народной поэзией по существу, в широком идейно-политическом смысле. Именно народ подсказал поэтам-декабристам эту песню, в народном творчестве следует искать ее основной источник. В солдатской прокламации 1820 года о судебном беззаконии было сказано: «В судебных местах нимало нет правосудия для бедняка. Законы выданы для грабежа судейского, а не для соблюдения правосудия». [1] В песне Рылеева и Бестужева о тех же судебных местах говорится почти языком солдатской прокламации:

А уж правды нигде
Не ищи, мужик, в суде:
Без синюхи
Судьи глухи,
Без вины ты виноват.