Избранные произведения

Любовь так самовластна и светла,
Что ей ничто — позор или хула.
Ей не страшны укоры и упреки:
Лишь разожгут сильней огонь высокий.
Укор в саду любви, как садовод,
Как мастер, новый блеск ей придает
Тех, кто ленив — немало их на свете, —
Укоры подгоняют, словно плети:
Не так ли поднимают плеть, гоня
Ленивого и вялого коня?
Узнав, страдает Зулейха жестоко,
Египет стал болтливым как сорока.
Пронюхав тайну, не распутав нить,
Все жены стали Зулейху бранить.
Ее поступки превратив в пороки,
Посыпали на Зулейху упреки:
«Какой позор! О, как не стыдно ей:
Пленил ее невольник, раб-еврей!
Объята страстью и не зная меры,
Отвергла разум и законы веры.
Подумайте, как низменна, слаба:
Она влюбилась в своего раба!
Но этот раб, чванливец непреклонный,
Пренебрегает госпожой влюбленной.
Не смотрит на нее, не хочет пасть,
Он утолить не хочет эту страсть.
Она бежит за ним, влекома к блуду,
Она его преследует повсюду,
Но равнодушен он к ее мольбе,
Как будто гвозди вбил в глаза себе!
На плач ее он смехом отвечает
Иль попросту ее не замечает,
Видать, ему не нравится она,
Знать, врали, что красавица она.
Вот если б он одной из нас достался, —
Таким бы равнодушным не остался!
Прекрасным покорился бы глазам,
Он счастье дал бы нам и взял бы сам.
Кто нелюбимую любить принудит?
Увы, никто насильно мил не будет.
Есть женщины: без видимых причин
Их красота не трогает мужчин.
Есть много в мире девушек красивых,
Увы, отвергнутых и несчастливых».
Но к сплетницам не будучи глуха,
Их осрамить решила Зулейха.
На пир веселый созвала смуглянок —
Красивейших, знатнейших египтянок.
То был не просто пир, а царский пир!
Таких сластей и яств не ведал мир!
Как ночью в щелке луч благого света,
Светилась прелесть каждого шербета.
Хрусталь роскошных чаш сверкал везде,
И амбра в них подмешана к воде.
Куда ни глянешь — скатерть золотая
Горит, созвездьем ярких чаш блистая.
Не то что плоть — и дух бессмертный наш
Насытился б из этих блюд и чаш!
Мы здесь любое кушанье нашли бы,
Здесь было всё — от Солнца и до Рыбы!
Здесь было женам за халву не жаль
Отдать свой сахар губ, зубов миндаль.
Из-за халвы — отрады жизни краткой —
Дворца ее основа стала сладкой!
Ты стены видишь ли из-под. парчи?
Там сахарными стали кирпичи!
Был сладок вкус халвы, уста манящей,
Но были губы сахарные слаще.
От их улыбок таяла халва,
Хотя сама стремилась к ним сперва!
Гостям являя пестрый блеск павлиний,
Прислуживали им рабы, рабыни.
Уселись периликие в кружок,
А каждая — как розовый цветок.
Какие нужно, совершив обряды,
Из чаш и блюд отведали услады.
Убрали слуги роскошь скатертей,
И Зулейха восславила гостей,
И всем, надев смирения личину,
Дала по ножику и апельсину:
То апельсин, то ножик подает,
Найдя приманку для своих тенет.
Был апельсин оранжевой окраски,
Больных желтухой исцелял, как в сказке.
Сказала: «Коль пирует красота,
Принадлежат вам лучшие места.
Чего ж дивитесь вы, спросить я смею,
Моей любви к незольнику-еврею?
Увидите того, кто ярче дня, —
Поймете и простите вы меня!
Дозволите, согласье мне даруя, —
Сюда прийти его уговорю я».
Ответили. «Согласье мы даем.
Все наши разговоры — лишь о нем.
Пусть явится, сияя красотою,
Пусть поразит нас негой молодою.
Ему свои мы отдали сердца,
Хотя не видели его лица.
Мы апельсины поедим с весельем —
Они больным желтухой служат зельем,
Но до тех пор, пока он не придет,
Никто не станет резать вкусный плод».
К Юсуфу мамку с нежными словами
Послала Зулейха. «Предстань пред нами,
О стройный, тонкостанный, появись,
Падем к твоим стопам, о кипарис,
Приди же, о печальный и прекрасный,
Мы будем на твоем пути безгласны».
Но был Юсуф к подобной лести глух,
Он отвратил от мамки взор и слух.
Явилась Зулейха, и на колени
Она пред ним склонилась для молений:
«О, выслушать меня ты соизволь,
Моей души отрада, свет и боль!
Надежду я лелеяла вначале,
А ныне я в смятенье и печали.
Познала срам и стыд из-за тебя,
Весь мир меня бранит из-за тебя.
Что ж, свыклась я с твоим высокомерьем,
С твоим ко мне презреньем, недоверьем.
Но ты меня, в чьем сердце скорбь и хворь,
Пред женами Египта не позорь!
Осыпь меня своих речений солью —
На миг расстанусь я с душевной болью.
Поверь мне, я чиста, а не хитра,
Иль мало сделала тебе добра?»
Внимая речи пылкой и искусной,
Согласье дал Юсуф с улыбкой грустной
Пред женами египетских вельмож
Предстать, чтоб видели, как он пригож.
Она взвилась, как ветер исступленный,
Одела юношу в наряд зеленый
И распустила смоль его кудрей, —
Сравни их с амброй влажною скорей,
О нет, скажи: то, мускуса чернее,
Темнеют на траве зеленой змеи!
Роскошный пояс тонкий стан облек,
Чья середина точно волосок:
Дивлюсь, что не сломался он в то время,
Познав жемчужин и рубинов бремя!
На голове — опасный для сердец
Усыпанный каменьями венец.
Сандалии рубинами блистали,
Из ниток жемчуга — ремни сандалий.
Чтоб жены запылали горячо,
Был переброшен плащ через плечо.
В руке его — кувшин для возлияний,
За ним как тень — невольница в тюрбане,
Она с Юсуфа не спускала глаз,
Держа серебряный широкий таз.
Но замолчу: известно ведь заране,
Что был он выше всяких описаний!
Из комнаты он вышел потайной,
Он садом был, он юной был весной,
И вздрогнули египетские жены,
Увидев сад, любовью орошенный!
Они от страсти опьянели вдруг,
Поводья воли выронив из рук.
Душа у каждой вырвалась из тела
И, видно, возвратиться не хотела!
И нож, и апельсин в руках держа,
Не чувствовали остроты ножа,
Нет, не плоды, а собственные руки
Все стали резать в сладострастной муке!
У этих пальцы — перья, что в крови,
Как будто пишут летопись любви.
Перу вступать с ножом в борьбу опасно,
Оно лишь кровь свою прольет напрасно.
У тех ладони — глубже звездных книг,
Черты судьбы читаются на них.
Но звезды, вот беда, в крови сокрыты,
Иль, может, вышли за свои орбиты...
Увидев сотворенного для нег,
Все закричали: «То не человек,
Он — не как мы, не из воды и глины,
То серафим, небесный дух невинный!»
А Зулейха: «Он тот, кого люблю,
Из-за кого обиды я терплю.
Тому виною нежный стан высокий,
Что вы низвергли на меня упреки.
Я, чья душа была в огне, в крови,
Ему призналась первая в любви,
Но не вернул он мне покой и разум,
Ответил на мою любовь отказом.
Но, если он желанью моему
Не подчинится, попадет в тюрьму.
Пускай заставит мрачная темница
Надменного невольника смириться.
Быть может, он смягчит свой гордый нрав,
Тюремные лишения познав.
Он выйдет прирученным из темницы:
Ведь клетка надобна для дикой птицы!»
Из этих жен, что ранили себя,
Рассудок, сердце, душу погуби,
Одна из-за любви к Юсуфу страстной
Скончалась смертью грешной, но прекрасной.
Других безумья одолела тьма,
Они из-за него сошли с ума,
На площади явились пред толпою,
Босые, с обнаженной головою.
Сдружились третьи с болью и тоской,
Увы, навек утратили покой.
Их опьянил Юсуф, и жены эти,
Как Зулейха, к нему попали в сети.
Юсуфа красота — кувшин вина.
Одна от одного глотка пьяна,
В тоске заснула смертным сном другая,
От одного глотка изнемогая.
Для третьей счастье — выпив, умереть,
Четвертой — втайне хочется гореть.
Лишь тем, кто не любил, подарим жалость:
Ведь им и капли хмеля не досталось:.,