Тот, кто писал о горестях людских,Нам предложил такой заглавный стих:Увидела Лайли, что Кайс прекрасныйПылает к ней любовью жаркой, страстной.Но есть ли в этой страсти глубина?Достойна ли взаимности она?Однажды собрались в саду равниныПрелестные девицы и мужчины.Лайли, чуть на красавца бросит взор,Раба приобретает с этих пор,На девушку она с улыбкой глянет,И та навеки ей рабыней станет.Лайли внимала восхваленьям слуг,Когда к любимой Кайс приехал вдругЛицо его покрыла пыль дороги,Душа полна любви, полна тревоги.Он землю пред Лайли поцеловал,Он божью милость на нее призвал,Но Кайс не удостоился и взгляда,Казалось, что она ему не рада.Игрива, обольстительна, томна,Притворно брови хмурила она,Со всеми, кроме Кайса, говорила,Всем, кроме Кайса, звонкий смех дарила,Всех, кроме Кайса, к радости звала,Со всеми, кроме Кайса, весела.Лицом была ко всем, к нему — спиною,Была со всеми доброй, с Кайсом — злою.Кайс на нее глядит, но каждый разОна как бы не видит робких глаз,Кайс говорит ей ласковое слово —Она прилежно слушает другого.Уловки, ухищрения ЛайлиСтраданье сердцу Кайса принесли.К любимой прискакал — и что нашел там?Его тюльпан был красным — стал он желтым![29]С лица скорбей завесу он совлек,И вздох его был долог и глубок.Он слезы с каждой уронил ресницы, —Нет, жемчуга на желтый лик страницы:«Где прежний мой успех и где почет?Куда теперь судьба меня влечет?О, если бы Лайли узнала жалость,Лишь мне, других оставив, улыбалась,Сидела б лишь со мной наединеИ речи б говорила только мне!Я испросил бы у нее прощеньяВсем, на земле свершившим прегрешенья.Безгрешен я, но лишь ее однуПрошу теперь — простить мою вину.Ходатая найдет ли виноватый?Но эти слезы — верный мой ходатай!»Услышав просьбу жарких, светлых слезИ ту газель, что милый произнес,Лайли от всех мгновенно отвернулась,И подошла к нему, и улыбнулась,Сказала с нежной ласкою в речах:«О воинства страдальцев шахиншах!Мы оба — я и ты — влюбленных двое,Нам без любви постыло всё живое,Не плотью — сердцем слиты я и ты,Мы суесловны, но душой чисты.Нахмурила я брови, но не думай,Что на тебя смотрю с недоброй думой,Я лишь на людях зла — и неспроста:Боюсь, что нас коснется клевета.Любовь да будет сокровенным кладом:В нее никто пусть не проникнет взглядом!»Внимая вести радостной такой,Утратил Кайс рассудок и покой,Упал в беспамятстве, как бы под сеньюТой стройной пальмы стал бесплотной тенью,Не шевелился на одре земном, —Решили, что заснул он мертвым сном.Из глаз пролили на страдальца влагу,Но юношу не привели ко благу.Боясь, что больше нет его в живыхИ что в убийстве заподозрят их,Пустились в бегство те аравитяне,Прервав свое веселье для стенаний.Никто, помимо Кайса и Лайли,Ни близко не остался, ни вдали.Лайли к его склонилась изголовью,Смотрела на недвижного с любовью,Как бы шепча: «Страдал он день за днем,Покуда не заснул последним сном.Любви познал он смуту и тревогу,Из-за любви он отдал душу богу».День догорел. Маджнун раскрыл глаза —Пред ним любимой вспыхнула краса.Он зарыдал, — казалось, в день ненастныйС ресницы каждой хлынул ливень красный.«Единственный! — услышал он Лайли. —Ты — повесть, что влюбленные прочли.Но как сознанья ты утратил звенья?Кто дал тебе вино самозабвенья?»Сказал: «Тобой, тобою мне даноБеспамятства печальное вино!Ты отвернулась от меня сначала,Красноречивая, со мной молчала,Ты руку сблизила с другой рукой,Не я с тобой был рядом, а другой,Ушла ты от подобных мне, смиренных,Унизила меня в глазах презренных.В конце концов ты сжалилась и вновьЯвила ласку мне, волнуя кровь.Меня ты страстью напоила сладко,Велев испить всю чашу без остатка.Твои слова ожгли меня огнем,Меня ты опьянила тем вином!В беспамятство меня поверг твой пламень,Что ж делать: я ведь человек, не камень!»Лайли, услышав юноши ответ,От счастья расцвела, как вешний цвет.Сказала: «О души моей стремленье,Моей бессильной плоти исцеленье!Хотя ты изнемог из-за меня,И в сердце твой ожог — из-за меня,Мои сильнее боли и терзанья,Еще о них не сказаны сказанья».Постигнул Кайс отраду из отрад,Обрадованный, поскакал назад.