Избранные произведения

Однажды из ночного родника
Испило небо каплю молока.
Земля, стремясь к рассветному веселью,
Простерлась перед солнечной газелью.
Маджнун открыл глаза средь горных трав,
От сна самозабвения восстав,
И от скалы он отделился быстро:
Так от кремня отскакивает искра.
Спустился в степь в предутренней тиши,
Кружился он, как вихрь, в степной глуши.
Завидуя, о зверях и о птицах
Он думал со слезами на ресницах:
«Всему живому жить дано вдвоем,
Я — чахну в одиночестве своем.
Награждена четою тварь любая
И потому живет, забот не зная,
Лишь я в долине долгой и пустой
Блуждаю, разлучен с своей четой...»
Так думал он, скорбя по воле рока,
И вдруг силки заметил издалека,
А в тех силках, беспечная досель,
Запуталась какая-то газель.
Охотник к ней бежал, а нож-убийца
Еще быстрей спешил в нее вонзиться.
Газель в силках, по ней проходит дрожь,
Охотник близко, он заносит нож...
Маджнун увидел это и со стоном
Предстал перед убийцей непреклонным,
И за руку схватил его, крича:
«Я вопию при виде палача!
Есть у тебя от бога хоть немного?
Так убери свой нож во имя бога!
Свой нож из доброй вырони руки,
Распутай на ее ногах силки.
Те ноги — перья из бамбука — славно
Расщеплены, чтобы бежали плавно.
Пойми, что запрещает нам добро
Ломать или в силках держать перо!
Не тронь и шею чистую газели,
С арканом не знакомую доселе,
Пойми, что и ошейник золотой
С такою не совместен красотой.
Нож — не перо: он смерти пишет строки,
Так не пиши своим ножом, жестокий!
Чем распороть ее живот, скорей
Землею жадный свой живот набей!»
Когда Маджнун расставил слов тенета,
Чтобы поймать того, чья цель — охота,
Охотник в плен попал, как та газель:
Преследователь превратился в цель.
Смягчилось сердце, словно воск пчелиный,
Рука разжалась, нож роняя длинный,
Но, полный о семье своей забот,
Газель не выпускал он из тенет.
Бедняк нуждался в даре или в плате,
А на Маджнуне — ни чалмы, ни платья
Тогда Маджнун, как бы пернатым став,
К стадам отцовским полетел стремглав.
Барана выбрал с шерстью мягче шелка,
Увечья не познавшего от волка.
Как якорь или как тяжелый вьюк,
Мешал барану двигаться курдюк.
Охотнику доставил он барана,
Сказал: «Добыча, что тебе желанна, —
Воистину газель — краса земли:
И шея, и глаза — как у Лайли.
Твою газель оценивать не стану,
Одну шерстинку предпочту барану,
Не думай, что баран — ее цена
Он только жертва, чтоб спаслась она.
Ее веревку мне вручи ты ныне:
Со мной газель забудет о кручине.
Как пред Лайли, склонюсь к ее ногам,
Я ей свободу в честь любимой дам».
Когда газель вручил ему бедняга,
Ее глаза с хмельною, томной влагой
Влюбленный Кайс поцеловал сто раз,
Он, свитую из шерсти, снял тотчас
Веревку с вытянутой нежной шеи,
Рукой, что золота была желтее,
Обвил газель, — казалось, золотой
Блеснул ошейник на газели той.
Там, где газель ступала, прах лобзал он,
Слезами оросив ее, сказал он:
«Глаза и шею вижу я твою,
И кажется: Лайли я узнаю!
Когда б твои стройнее были ноги
И серебром сверкали на дороге,
Я утверждал бы с мощью правоты,
Что ты, газель, — она. Она есть ты!
О беспорочная моя подруга,
Трепещущая под ножом испуга!
К стоянке ты ступай моей любви,
Тюльпаны ешь и гиацинты рви,
Ты мною стань на краткое мгновенье,
Лицу Лайли скажи благословенье:
Да будет ярким, свежим, как тюльпан,
Да никогда не ведает румян!
Как гиацинты, кудри милой вьются, —
Да их чужие руки не коснутся!»
Газель и Кайс — два спутника — пошли
Вдвоем к становью племени Лайли.
Не разлучаясь, шли и спозаранку
Они Лайли увидели стоянку.
Ей по сердцу, что здесь трава густа,
А он присел у пыльного куста.
Она бежала по траве зеленой,
А он стонал, с подругой разлученный.
Когда, свершив грабительский набег,
Отряды ночи стали на ночлег,
Они заснули оба на равнине,
Чтобы друг друга потерять отныне.