Избранные произведения

Пусть лучше без тебя умру, когда подумаю в смятенье,

Что жить хочу я без тебя: о новых ранах — вновь мечтаю!

Джами, не думай о губах возлюбленной, оставь моленья:

Мол, слово услыхать одно из уст румяных — вновь мечтаю!

29

От женщин верности доселе я не видел,

От них лишь горести — веселий я не видел,

Меня не видя, так меня терзает злая,

Что плачу: злость ее ужели я не видел?

Так много волшебства в ее глазах прекрасных,

Какого и в глазах газели я не видел.

К чему ей говорить, что я скорблю всем сердцем?

Чтоб луноликие скорбели — я не видел.

Пусть плачет только тот, кто мне сказал: «Чтоб слезы,

Струясь из ваших глаз, кипели, — я не видел!»

Как мне расстаться с ней? Мы с ней — душа и тело,

А жизни без души нет в теле, — я не видел!

Любовь недуг, но как избавимся от боли?

Джами сказал: «Лекарств и зелий я не видел!»

30

Вот и праздник настал, а нигде ликования нет, —

Только в сердце моем, хоть ему врачевания нет

Разве праздничный дар поднести я отважусь тебе?

Для меня, признаюсь, тяжелей испытания нет.

Путных слов не найду, и в смущенье лишь имя твое

Бормочу, бормочу, — толку в том бормотании нет

Не Хосрову мечтать о Ширин: лишь Фархаду дана

Той любви чистота, в коей жажды слияния нет.

Как злодейка тебя ни изранит, терпи и молчи:

Нежносердна она, не выносит стенания, нет!

Вижу я, горячо в дерзком сердце клокочет любовь,

Но основа слаба — значит, прочности здания нет.

Пал ей в ноги с мольбою Джами — и услышал в ответ:

«Символ веры наш, знай: в красоте сострадания нет!»

31

Газели, тебе подобной, клянусь, и в Китае нет!

Да что там! Нигде на свете такой, я считаю, нет!

Красавцев, не затавренных тавром твоей красоты,

Во всем этом бренном мире, увы, не встречаю, нет!

Фиалки цветут, курчавясь, подобно твоим кудрям,

В жасминах такого сходства я не замечаю, нет!

Придиры твердят, что всё же заметны твои уста, \

Иные меж тем в сомненье, а я отвечаю: нет!

Не может пчела не жаждать нектара, пока жива, —

Я губ твоих страстно жажду, их меда не зная, нет!

Что проку в рубище пестром, угрюмый ханжа-аскет?

Любви ты не знал! Такого греха не прощаю, нет!

С чужими связалась ныне ты, видно, назло Джами.

Душа моя, это ль дружбы дорога святая? Нет!

32

В слезах и стенаньях, с тобой разлученный, подруга моя,

Живу, бытием я своим возмущенный, подруга моя!

Я к чарам красавиц других равнодушным, бесчувственным был,

Твоей красотой колдовской обольщенный, подруга моя!

В день соединенья жестокую повесть прочту я тебе

О муке разлуки, что терпит влюбленный, подруга моя!

Лишь предвосхищаю свиданье с тобой, но уже мой язык

Немеет, столь дерзкой мечтою смущенный, подруга моя!

Спросила: «А что в твоем сердце, когда ты страдаешь по мне?»

— «В нем ужас отчаянья неукрощенный, подруга моя!»

Швырнуть я готов тебе под ноги душу, лобзая подол, —

Мой вопль не отвергни, к тебе обращенный, подруга моя!

Прилечь головой на порог твой так счастлив смиренный Джами,

Как преданный пес, госпожою прощенный, подруга моя!

33

В другом обличии тебя я снова вижу.

Красивей стала ты, чем в дни былого, вижу.

Нераспустившимся тебя я знал бутоном,

Но стала розой ты пышно-пунцовой, вижу.

Твой стан по тонкости незрим, но я, на счастье,

Колечко пояса его цветного вижу.

Ты не пришла вдохнуть в меня живую душу,

И я тебя в конце пути земного вижу.

Ведь жизнь окончилась в тот час, как мы расстались.

Всех неудач своих теперь основу вижу

Коль долетит к тебе мой стон-стрела, не бойся

Щит верных душ прочней щита стального, вижу

Чей кубок осушил Джами, что позабыл он

И этот мир и тот в чаду хмельного, — вижу!

34

Ты друга старого не хочешь вспомнить. Что ж!

Поздравить рад, коль ты по-новому живешь.

Теперь тебе ничей не слышен стон.

Что плакаться? Тебя слезами не проймешь!

Я счастлив быть твоим безропотным рабом,

Избавясь наконец от участи вельмож.

Мне ангелом тебя пристало называть:

Кто между смертными так ангельски хорош?!

Коль за любимую ты жизнь отдать готов,

Хоть с ней сближения заведомо не ждешь,

То сладость истинной, блаженнейшей любви

В недостижимости слиянья обретешь.

Хотя Хосров горел тоскою по Ширин,

Его судьбе судьбу Фархада предпочтешь.

Над лугом верности порхал и пел Джами, —

Как в сети горя он попался, не поймешь!

35

Рот твой нежный улыбнулся, зубы-жемчуг показал

И зубами узел горя мне на сердце развязал.

Твой округлый подбородок — шар точеный для човгана,

На майдане обаянья шар твоей добычей стал.

Так зашей мне ворот сердца, порванный рукой разлуки,

Чтобы швом на том разрыве шелк волос твоих блистал.

Всяк пожнет, что сам посеет; только мне во всем злосчастье:

Ееял я любовь и верность — боль и бедствия пожал.

К своему живому взгляду я с утра тебя ревную,

Ведь вчера во сне глубоком он твой образ созерцал.

О, к тебе, как Нил к Египту, слез моих поток стремится,

Омывая лишь обрывы безотзывных мертвых скал.

Износил Джами подошвы, по следам твоим блуждая,

Но к стопам твоим устами он ни разу не припал.

36

Сидящие в питейном доме в сердечной радости живут,

От наваждения мечети и ханаки они бегут.

Они покровы благочестья, как мы одежду, разорвали,

На покаянные обеты и на фетву они плюют.

Нам горе — друг, беда — приятель, отчаяние — наш наперсник.