Избранные произведения

бьющимся сердцем ждал, что Раису Петровну оставят и тогда

раньше времени не стоит поднимать скандала.

– Как же мы решим? – сказал председатель,– половина за и

половина против.

Останкин от волнения взъерошил спереди волосы.

– Вы что, поднимаете руку или не поднимаете? – спросил

председатель его в упор. И тот почувствовал, что пол под ним

проваливается, он испуганно покраснел от того, что к нему

обратились отдельно на глазах у всех, и рука как-то сама собой

поднялась выше его взъерошенного вихра.

– Большинством одного голоса – исключается,– сказал

председатель.

XI

Во всем облике Леонида Останкина стала заметна

разительная перемена. Его взгляд стал тревожен, пуглив. Он

часто вздрагивал и оглядывался по сторонам. А когда выходил

из своей комнаты, то, как вор, прежде всего бросал взгляд в

сторону комнаты Раисы Петровны. И, если никого не было

видно, он быстро выскальзывал из квартиры.

322

Раису Петровну оставили жить в рабочей коммуне. С

внесением ее в списки буржуазии вышло недоразумение. И,

когда он узнал об этом, его охватил ужас. Теперь вся его задача

была в том, чтобы не встретиться с нею.

Поэтому он возвращался домой, стараясь дождаться

темноты, как преступник, который знает, что его ищут и могут

каждую минуту схватить. Это состояние было мучительно.

Останкин старался быть в редакции как можно дольше.

Здесь он чувствовал себя сравнительно защищенным.

Сегодня он уже в сумерки подходил к своему дому. Дойдя до

ворот, он нерешительно заглянул в них, нет ли там Раисы

Петровны. И сейчас же покраснел от пришедшей ему мысли,

что он, точно жулик, принужден теперь прокрадываться к месту

своего ночлега.

Вот он у себя дома. На письменном столе лежит его

инструмент – перо и бумага. Он, стоя посредине комнаты, обвел

глазами стены. У него было такое чувство, что он окружен

стенами в пустоте. И он стал ощущать страх этой пустоты.

Он подошел к окну и при свете лампочки на парадном

увидел коменданта, который с кем-то разговаривал и изредка

взглядывал на его окно. Останкин поспешно, совершенно

безотчетно отошел от окна, как будто он боялся, что комендант

на него смотрит.

И сейчас же возмутился сам на себя.

– Да ведь это настоящий психоз! – сказал он вслух.– Если

этому поддаться, то просто можно свихнуться.

Он подошел к окну и стал смотреть вверх, на мерцавшие

звезды. Ему пришла мысль, что вот перед ним сама бесконечная

вечность, а сам он сын этой вечности, один из моментов этой

вечности, получившей в его лице реальное выражение. И он

среди веков на какой-то короткий, в сущности, миг пришел в

этот мир, и опять в свое время он уйдет из него туда, как часть

вселенной, как часть мирового разума. И при этом он боится

коменданта... Что может быть нелепее и недостойнее этого!..

Но сейчас же он опять встретился глазами с комендантом и

опять почти бессознательно отошел за подоконник.

Вот если бы у него было лицо, тогда бы дело было другое.

Если бы пришел комендант или тот человек, он мог бы тогда

улыбнуться и сказать:

– Да, действительно, я допускал мелкие жульничества, чтобы

попасть на колесницу, так как жить каждый хочет. Но во мне

323

есть вечное лицо, отражающее в себе бесконечное количество

лиц коллектива. Я живу за всех тем, чем люди сами в себе не

умеют видеть. Я выражаю за них то, чему они сами не находят

выражения, и потому остаются неосуществленными

величинами. Вы сами понимаете, какая в этом огромная

ценность. И, следовательно, анекдот с анкетами – пустяк. Я

занимаю свое место в колеснице по праву. Я честно плачу за

проезд.

Если бы у него было лицо, тогда бы он имел право и силу

вступиться за Раису Петровну, потому что тогда он не побоялся

бы, что его смешают с ней, примут его за человека ее категории.

Он тогда сказал бы:

– Она – безвредна, оставьте ее. Я плачу достаточно много,

чтобы хватило из моей доли оплатить и ее проезд.

Всё, всё отсюда! Все идет оттого, что он потерял данную ему

природой вечную сущность. Теперь он, как жалкий поденщик,

всецело зависит от других и дрожит: если они дадут ему работу,

он будет жить. А если не дадут...

Останкин почувствовал вдруг, что не может выносить

одиночества. Он должен идти куда-то, где люди, где много света,

движения. Он схватил фуражку и бросился из комнаты.

XII

Он пришел в Ассоциацию писателей и хотел было сначала

зайти в библиотеку. Но стоявший у двери швейцар не пустил

его.

– Сюда нельзя. Здесь партийное заседание.

Останкин посмотрел на него вкось через очки.

Что же, спрашивается, разве уж и швейцар видит, что он не

партийный?..

Во всяком случае, он ясно почувствовал, что он – какое-то

инородное тело. Еще недоставало, чтобы швейцар сказал ему:

– У вас нет лица, а вы лезете!..

Ничего не сказав швейцару, Останкин прошел в столовую.

Там сидели за пивом писатели. Увидев его, они переглянулись, и

он услышал:

– Прямо запечатывает – и конец! Не дает жить совершенно.