Избранные произведения

– Пожалуйста, пожалуйста,– сказал Останкин, почувствовав

к ним вдруг почти любовь и приподнятую готовность служить

им, чем можно, когда выяснилось, что они пришли не за ним и

ничего ему худого не хотят сделать.

Когда они ушли, он стоял несколько времени посредине

комнаты, потом горько усмехнулся.

– Они мне все испортили... Блоха не умерла. Ее не убили и те

мысли, которые пришли мне, как откровение. Значит, я должен

физически ее убить.

XIV

Леонид Сергеевич взял пузырек с бурым порошком и долго

смотрел на него. Потом как-то странно внимательно обвел

взглядом свою комнату, стол, за которым он работал столько лет.

Зачем-то погладил рукой спинку стула, на котором он сидел все

эти годы, как будто он прислушивался к ощущению

прикосновения и хотел запомнить его навсегда.

Он держал в руках яд, но не чувствовал никакого страха и

ужаса перед тем, что он хотел сделать. И даже не чувствовал

трагедии своего положения. Как будто он больше хотел кого-то

разжалобить или испугать и сам не верил в то, что он сделает

это.

Отсыпав немножко порошка на бумажку, он согнул ее

желобком. И это было не страшно, потому что это было такое же

330

движение, какое он делал сотни раз, когда принимал порошки от

головной боли.

Он высыпал с бумажки порошок в рот и запил водой,

поперхнувшись при этом, так как порошок от воды не

растворился.

Потом расширенными глазами посмотрел перед собой, точно

прислушиваясь в себе к чему-то. Зачем-то посмотрел на

бумажку и выронил ее из рук.

Неужели он в самом деле сделал это?..

Холодный пот уже несомненного ужаса выступил у него на

лбу.

Он машинально опустился на стул и с полураскрытым ртом

и остановившимися глазами, расширенными от ужаса, смотрел

перед собой в стену.

Потом с каким-то прислушивающимся выражением обвел

глазами стены комнаты.

Ужас непоправимости и напряженное ожидание чего-то

совсем не соответствовало тому состоянию, какое, ему казалось,

должно быть у человека, решившегося покончить с собой из

высших соображений. Это же безумие, глупость! Его

положение, при свете большой правды, которая блеснула в его

уме, конечно, было ниже достоинства человека, сознавшего

себя, пусть оно было даже трагично. Но ведь это все-таки

порыв. Он не мог длиться долго. Пережди он полчаса,

ощущение безнадежности и трагичности своего положения

прошло бы, и он, наверное, не сделал бы этого.

Да и, наверное, так бывает у всех самоубийц. Всегда это

происходит сгоряча, и после неудачного покушения самоубийцы

редко делают попытку второй раз. Они лечатся, становятся

мнительны и надоедливо-заботливы о своем здоровье.

Останкин вдруг вскочил, на секунду остановился, поднеся

дрожащую руку ко рту, потом выскочил из комнаты и почти

бегом побежал по направлению к комнате Раисы Петровны. Он

остановился у ее двери и постучал. Дыхание остановилось, и

только сердце стучало, отдаваясь в висках.

Ему вдруг стало страшно при мысли о том, как он после

того, что было, покажется ей на глаза. И сейчас же показалось

странно, что в нем есть это чувство стыда и страха теперь, когда

он, быть может, умрет через полчаса.

Послышался стук женских каблучков, сначала заглушенный

– по ковру, потом звонкий – по полу у двери. И дверь открылась.

331

На пороге стояла она – такая, какою он любил ее видеть: в

простом уютном домашнем платье, с легким газовым шарфом на

плечах, один конец которого еще опускался, как паутина, когда

она остановилась в дверях после быстрого движения.

Он ожидал всего: ожидал, что она побледнеет и выгонит его

вон или презрительно молча выслушает его и попросит оставить

ее в покое.

Но Раиса Петровна не сделала ни того ни другого. Она,

всмотревшись в лицо Леонида Сергеевича, испуганно

воскликнула:

– Что с вами, милый друг? Что случилось?

У Леонида Сергеевича был момент, когда он хотел кинуться

к ней, сказать, что он отравился, и умолять спасти его. Но вдруг

испугался, что она поднимет шум, все узнают, будет скандал. А

потом у него мелькнула мысль, что порошок старый,

выдохшийся и, может быть, еще не подействует. Это можно

будет сказать, когда он заметит какие-нибудь признаки

отравления.

Поэтому он сказал:

– Мне стало что-то нехорошо... что-то с сердцем, и я... я

хотел на всякий случай вымолить у вас прощение за ту

нелепость, какая произошла, не знаю как...

На ее лице, залившемся румянцем, вдруг появилась мягкая,

грустная, всепрощающая улыбка, и она взяла его руку своей

теплой, вынутой из-под шарфа рукой.

– Я не верю тому, что это тогда сделали вы,– сказала Раиса

Петровна.– Вы этого сделать не могли. Вы переживали что-то

тяжелое, что вошло в вас тогда. То были не вы...

– Да, это был не я. Я только недавно стал тем, чем я должен

был быть.

У него на глазах показались слезы и застелили очки