Моника.
Он бежал, а с ним две штрафные роты. Дешке же присягнул на верность Салаши… На следующий день мы с мужем переехали в городскую квартиру. Начались бои за Будапешт. В эти страшные дни я узнала своего мужа по-настоящему. Узнала, чтобы потерять его. Мы отсиживались в бомбоубежище, в тесноте — больные, старики, плачущие дети — все вместе. Женщины молились, и я, хоть и неверующая, тоже молилась с ними. Что еще я могла сделать для человека, который под градом бомб и пуль целыми днями переползал от развалины к развалине, волоча за собой врачебную сумку с инструментами и лекарствами.Муж Моники.
Сервус, милая. У тебя найдется что-нибудь поесть?Моника.
Немножко супу из конины. Сейчас подогрею. Хороший наваристый суп.Когда я вернулась с супом, он уже лежал на койке и спал. Глубоким, мертвым сном. И я не посмела разбудить его. Хотя и знала, что он целый день ничего не ел.
Мужской голос.
Где здесь врач? Мне сказали, тут есть какой-то врач. Пусть он немедленно идет в тридцать седьмое бомбоубежище. Там женщина рожает!Женский голос.
Да вон он, врач-то. Лежит, спит.Моника.
Умоляю вас, не будите его. Разве вы не видите, как он измучен? Целый день на ногах, на работе. Которую неделю подряд. Даже супа не дождался, уснул.Мужской голос.
Ребенок-то — он не будет ждать… Господин доктор, проснитесь! Господин доктор!Муж Моники.
А? Что такое? Что вам угодно?Мужской голос.
Роженица в тридцать седьмом доме. Срочно просят вас, очень просят прийти.Муж Моники
Моника.
Не надо кофеина! Милый! Лучше съешь суп.Муж Моники.
Давай кофеин. После супа я еще сильнее захочу спать. Ну, пошли! Где ваш тридцать седьмой дом?Мужской голос.
Далеконько отсюда будет, это точно!Моника.
Я сидела на койке, ломая в отчаянии руки. Минометный обстрел продолжался всю ночь, а к утру даже усилился. Муж все еще не возвращался. В ужасе отгоняла я страшные мысли, суеверно боясь накликать на себя беду. Наконец к полудню дверь убежища распахнулась и вошли два санитара с носилками.Санитар.
Здравствуйте. Не знаю, сюда нам или нет? Говорят, сюда. В документах стоит, что он здесь живет…Моника.
Боже, что случилось?Пожилой врач.
Стена на него рухнула. Перелом позвоночника.Моника.
Что хотя?…Пожилой врач.
Ходить он едва ли сможет… Так сказать, полноценным человеком он, к сожалению, уже не будет.Моника.
Все равно какой, лишь бы жил…И он выжил.
Но, как и предвидел старик доктор, на ноги больше так и не поднялся. Настали дни освобождения. Большое всеобщее счастье. А у меня такое горе! Разрушенная квартира, разрушенная жизнь… Муж мой не был терпеливым больным. Бедняжка, я его понимаю. Человек в тридцать лет, спортсмен, полный желания жить, оказывается в инвалидной коляске… Я прятала от него яды. О лечении он и слышать не хотел, знал, что бесполезно, но я все равно металась в поисках помощи, возила его на консилиумы, платила спекулянтам бешеные деньги за какие-то заграничные лекарства… На это у нас вскоре ушло все, что уцелело после войны. Теперь уже все чаще и мучительней вставала проблема: что нам есть? На сентябрь мне обещали место учительницы, а до той поры… Я пошла на общественные работы, как большинство людей. Мы очистили от руин Бульварное кольцо, украсили его к празднику Первое мая. Теперь я находила радость в труде. Мне кажется — и другие также. Страна лежала в развалинах. Свирепствовали голод, инфляция, а работа все же весело спорилась.Бела.
Моника, переодетая принцесса! Кого я вижу под этим ситцевым платочком?Моника.
Бела, вы ли это?