Избранные произведения. II том

Лишь когда поведение отца Рика стало совсем непредсказуемым, до них дошло, что с ним что-то не так. Несколько месяцев подряд он не думал ни о чем, кроме одной из карликовых планет — Седны. Как-то раз, когда Конни сидела рядом с ним в закусочной «Плаза», он перевернул бумажную подстилку под посуду и нарисовал посередине звездочку, окаймленную цепочкой концентрических кругов, помещенных в овал. «Это орбита Седны, — сказал он, тыча ручкой в овал. — Один оборот — двенадцать тысяч лет, плюс-минус пару сотен. За всю историю она не была так близко к Земле, как будет в ближайшие два столетия. Когда она в прошлый раз так приблизилась…» — «Что случилось?» — спросил Рик. «Увидишь», — ответил ему отец.

Они так и не увидели. По крайней мере, не воочию. Один из коллег отца Рика позвонил после его выступления в университете, когда недуг Гари Уилсона проявился во всей красе. Конни не раз прослушала ту самую лекцию, как вживую, так и по телефону; а еще у нее сохранилась длинная и довольно сумбурная запись голосовой почты. Она считала себя достаточно образованной, чтобы с успехом участвовать в викторинах, но исследование отца Рика выходило за рамки ее понимания.

Около тринадцати тысяч лет назад над Великими озерами пронеслась комета — спорное утверждение, но как иначе объяснить высокое содержание в них иридия и наноалмазов? В то время ледники уже отступали, и если мерить веками, тысячелетиями, то момент был подходящим — как раз в это время исчезла комета Кловис, то ли уничтоженная, то ли поглощенная чем-то. Кто бы мог подумать, что камни могут указывать на угрозу? Наскальные рисунки в пещере Ласко… впрочем, не о них сейчас речь. Куда важнее то, что произошло в Гебекли-Тепе. Кому-нибудь приходило в голову сопоставить линии на каменных монументах с орбитой Седны? Результаты… что касается формы монументов, этих гигантских «Т», — это насесты для посыльных.

И так далее. Удивительным было то, что, излагая свои бредовые умозаключения, отец Рика казался разумнее и добрее, чем когда бы то ни было. Возможно, потому, что Конни не возражала ему столь же рьяно, как Рик, не говорила, что его идеи безумны и что вся его карьера может пойти коту под хвост. Постоянно сталкиваясь с неверием сына, Гари злился и впадал в ярость. Конни знала его семь лет, и с каждым годом он становился все более неистовым. Он требовал, чтобы Конни отвозила его домой, а по приезде принимался звонить Рику и часами изводить его, пока тот не вскипал и не бросал трубку.

Развязка наступила стремительно. Конни даже удивилась, с какой легкостью отец Рика согласился выйти на пенсию и отправиться в дом престарелых. Временами у него случались периоды просветления, когда он несколько дней — обычно меньше недели — напоминал себя прежнего. Он подписал все необходимые документы, согласно которым его отставка из университета и переселение в «Моррисон-Хиллс» вступали в силу. Он спокойно говорил с Риком и Конни, почти не упоминая грядущее возвращение Седны.

Спустя всего лишь два дня после переезда в новые апартаменты, которые были значительно меньше прежних, в голове Гари произошло нечто разрушительное. Подозрения на инсульт томография не подтвердила, и событие осталось для врачей загадкой. Чем бы это ни было, отец Рика перешел в состояние, близкое к ступору, и возвращался в сознание лишь периодически, ведя себя при этом рассеянно и неадекватно.

Разговоры о дальнейшем исследовании его состояния, привлечении новых специалистов и обследованиях в больницах других штатов так и остались разговорами. Конни сомневалась, что ситуация изменится. В доме престарелых хватало жильцов, способных доходчиво высказать свои жалобы при любой подвернувшейся возможности, а на то, чтобы возиться с человеком, чей язык был, образно выражаясь, связан, персонала не хватало.