Избранные произведения. II том

И тут глаза его остекленели, он издал звук, более похожий на рычание собаки, нежели на любое из известных мне слов человеческого языка, и я лишь великим усилием воли заставил себя не отпрянуть.

Я осознал, что уже какое-то время недвижно стою перед книжным шкафом, невидящим взором глядя в одну точку. Поначалу я сосредоточился на самом стекле и на собственном смутном отражении — но нет, не то. За стеклом стояла странная глиняная фигурка, статуэтка, что на первый взгляд казалась словно бы недоработанной, доделанной лишь наполовину. Я наклонил голову, пытаясь встать против света и разглядеть вещицу получше; и, не преуспев, просто-напросто открыл стеклянную дверцу.

Дело оставалось за малым — взять фигурку в руки. Оказалось, что она вполне закончена: антропоморфна по форме, но отвратительна с виду: скорчилась в противоестественной позе, вместо головы — какой-то покатый выступ, сверху бесформенный и странно ощетинившийся там, где крепился к плечам. Мне эта вещица показалась одновременно притягательной и пугающей. Она прямо-таки завораживала, хотя сейчас, объективно задумываясь: а почему, собственно? — я не нахожу тому объяснения. Возможно, потому, что ничего подобного я прежде не видел. Древней она не была — скорее современной: не исключено, что вылепил ее кто-то из пациентов. «Что за странная статуэтка», — сказал себе я и при этой мысли вновь задумался о загадочной встрече. Уж не эта ли статуя хочет умножиться, что бы это ни значило? Сам того не сознавая, словно бы против воли, я засунул вещицу в карман и закрыл стеклянную дверцу.

Я бы тотчас же и ушел, если бы внезапно не появился директор клиники. Это был дородный пожилой джентльмен, краснолицый, с пристальным взглядом, и хотя он, надо думать, очень удивился, застав в своем кабинете постороннего, ни неловкости, ни удивления он не выказал. А вместо того протянул руку и крепко пожал мою. Он представился как Уилкокс^{252} и подтвердил, в ответ на мой вопрос, что принадлежит к именитой семье Уилкокс из Провиденса, — по его словам, он был одним из младших сыновей давно почившего Энтони Уилкокса.

Запинаясь, я рассказал директору, кто из его пациенток приходится мне родней. Он спросил, что случилось, — может быть, с тетушкой что-то не так? Я быстро заверил его, что нет, в том, что касается тетушки, все в порядке. Поскольку директор явно ждал продолжения, я объяснил, каким образом оказался у него в кабинете.

— А, — промолвил он, выпуская мою руку. — Вы имели сомнительное удовольствие познакомиться с Генри.

Я ответил, что странный пациент не поведал мне своего имени.

— А что поведал? — спросил он, и мне показалось, что взгляд его, внезапно заострившись, так и впивается в меня. — Чего он вам наговорил?

Не знаю, что помешало мне пересказать ему происшествие во всех подробностях. Возможно, его собственная манера держаться, его внезапное хищное любопытство. А возможно, дело просто в том, что в стенах сумасшедшего дома не хочется говорить ничего такого, что заставило бы усомниться в собственной нормальности. Как бы то ни было, я заявил, что Генри изъяснялся настолько бессвязно, что я вообще ничего не понял. Как только я убедил врача в этом — а заодно и в том, что даже если я чего и расслышал, то всерьез не воспринял, — он поспешил со мной распрощаться и проводил по лестнице к выходу.

2

С этого момента рассказ мой начинает звучать крайне сомнительно. Порою я и сам в него не верю. Если я предпочел не делиться с директором больницы подробностями столкновения с пациентом по имени Генри, то что и говорить о последующих событиях! Расставшись с тетушкой, я вернулся к себе в кабинет в университете. Вне больницы, белым днем, среди людей, в нормальности которых я нимало не сомневался, все происшедшее показалось сущим бредом. Да, я украл статуэтку, поддавшись сиюминутному порыву, втолковывал я самому себе, — должно быть, себя не помнил после столкновения с Генри; в обычной ситуации я бы никогда так себя не повел. Ну и ничего страшного: это просто безделушка, приобретенная Уилкоксом для коллекции, а может, памятный подарок от пациента; словом, пустяк. Говоря себе, что я непременно изыщу способ вернуть вещицу законному владельцу в следующий же раз, как приду навестить тетушку, я вытащил фигурку из кармана и убрал ее в стол.

Остаток дня прошел бессобытийно: я позанимался со студентами, провел несколько консультаций, посетил вечернюю лекцию в театре Мак-Кормака. К тому времени как пришла пора возвращаться домой, я про статуэтку напрочь позабыл.

И однако ж, когда я добрался до дома и полез в карман за ключом от подъезда, нащупал я не только ключи, но еще и нечто маленькое и твердое — это оказалась статуэтка. «Ладно, — сказал себе я, — я, должно быть, по чистой рассеянности пошарил в столе и, уходя, сунул вещицу в карман». Уделив этой мысли лишь долю секунды, я вошел внутрь и швырнул статуэтку в ящик со всякой мелочовкой, решив, пусть полежит там, пока не подвернется случай вернуть ее директору Уилкоксу.