— Что? С Синчхолем? — выпучил глаза Токхо. — Ты точно знаешь?
— Наверняка! Тогда ночью эта девчонка встретилась с Синчхолем, и они о чем-то оживленно беседовали. Мало того, даже когда мы в Сеул поехали, разве он не старался взять туда эту тварь? Тогда я не догадывалась, что между ними что-то было, а теперь мне это яснее ясного!
Окчоми снова набросилась на Сонби.
— Ну говори, спала с Синчхолем? Не скажешь — прибью!
Токхо свирепо уставился на Сонби. Досаднее всего ему было, что он-то, полагая, что она с весны носит в себе его дитя, только и думал о том, чем бы ублажить да повкуснее накормить ее. Сонби посмотрела на Токхо, и в ее до сих пор сухих, горячих глазах сверкнули слезы: ведь только он знает, как они несправедливы к ней.
Токхо подступил к Сонби:
— Ты в самом деле спуталась с Синчхолем? А?.. Дали девчонке волю, а потом меня, непричастного, виноватым делают, ха-ха! Мать честная! Меня подозревала, — обратился он к жене, — а ты вон у нее спроси. А-а, раз она давно уже с этим хлюстом Синчхолем спуталась, да из-за Синчхоля и в Сеул-то хотела уехать, стала бы она со мной-то? А ты человека без оснований подозреваешь... Что теперь скажешь, а? Да вы ели сегодня что-нибудь? Куксу кушали? — поспешил он переменить разговор.
Токхо было неловко стоять лицом к лицу с Сонби, он взял жену за руку и потащил в комнату.
— Сейчас же убирайся, чтоб духу твоего не было в нашем доме! — крикнула Окчоми и последовала за родителями.
Сомнений не оставалось: она должна уйти. Даже Токхо, единственный, кто мог бы заступиться за Сонби, так явно лгал сейчас. Она знала, все это только для того, чтобы избавиться от нее.
«Хорошо же!» — подумала Сонби, направляясь в свою комнату. Ее душила злоба, она дрожала, но ни единой слезинки не выкатилось из глаз.
Сонби повалилась на узелок и стала ждать темноты.
Ночью с узелком под мышкой вышла она из дома Токхо. Кругом — непроглядная тьма. Дождь, зарядивший с полудня, теперь прекратился, подул свежий ветерок. Сонби шла по дороге, ведущей в уездный город, легкий ветерок приятно холодил ее пылающие щеки. На восточной стороне неба сверкнула молния и на мгновение ослепительно ярко озарила горы. И вслед за вспышкой молнии загремел гром.
Прежде Сонби обомлела бы от ужаса, а теперь она даже не испугалась. В ней созрела решимость, и она презирала смерть.
По обеим сторонам дороги, колеблемое ветром, шумело густое просо, гаолян. Словно сквозь сон слушала она шум набегающих волн, и ей чудились звуки пианино. Эти звуки жалили сердце Сонби. Она представила себе, как Окчоми играет, и заткнула уши. Неожиданно послышался визг, и что-то метнулось под ноги Сонби. Она испуганно остановилась. Но сейчас же разглядела Черныша, которого всегда кормила кашей. Сонби порывисто обняла Черныша и заплакала. Черныш завилял хвостом, заскулил и лизнул ее в щеку.
— Черныш! — Сонби прижалась к нему щекой и опустилась на землю.
А вдали в деревне мерцали огоньки. Они отражались в ее глазах, словно цепочка, порванная на мелкие звенья. Огоньки напомнили ей свет лампы, при котором смотрела она на умирающую мать.
— Мама! — невольно позвала она и повернула лицо в сторону горы, на которой погребена ее мать.
И вдруг ей живо вспомнились корни дерева сотхэ, которые Чотче принес тогда, и глаза — его большие, круглые глаза.
Сверкнула молния и тотчас погасла.
— Эй, приятель! Ну и здоров же ты, спать! В спячку, что ли, впал?
Синчхоль, испуганно вздрогнув, проснулся. Товарищи уже встали и, видимо, даже умылись. Лица их блестели чистотой. Кихо посмотрел на Синчхоля.
— Сегодня на завтрак ничего нет! Вставал бы хоть ты скорей, да, может, сообразил бы что-нибудь.
— Тише вы, я еще немного посплю.
— Вставай, вставай! Солнце-то уже — вон оно, над. головой. Без завтрака мы, пожалуй, обойдемся, однако без обеда и ужина вряд ли долго протянем, — со смехом теребили его товарищи.
Синчхоль встал. На середину комнаты падал яркий луч солнца.
Он сбросил белье и начал выбирать вшей.
— Загрызли совсем...
Ильпхо присел у двери, свернул из оставшегося от лучших времен табака цигарку, жадно затянулся и выпустил дым через ноздри. Сизая струя взвилась к потолку. По тому, как Ильпхо поглядывал на комнату напротив, можно было догадаться, что красавица соседка сегодня дома. Этого благодушного толстяка не сильно угнетала такая жизнь. И хоть ему частенько нечего было есть, никто не видел его с унылой физиономией. Он встает, спозаранку усаживается у дверей, и если не курит, то занимается чисткой собственного носа, и нет-нет да и взглянет на комнату напротив.
Кихо, заставая его за этим занятием, ворчал:
— Опять ты за свое! Так и будешь бездельничать?
Тот притворялся, будто не слышит, и продолжал усердно курить самокрутку.
Охотно он разговаривал только о красавице из комнаты напротив или же обсуждал чьи-либо недостатки. К предложениям приготовить рис или достать дров оставался глух и лишь ухмылялся, делая вид, что это его не касается.