Избранные произведения. Том II

Встревоженная своей бесчувственностью, она с силой оттолкнулась и поплыла по Парк-Каналу, над солеными колоннами, дальше на запад. Слева неясно вырисовывалась гора Хант, где Мишель, скрываясь, жил над танцевальной студией, а за ней — черный восходящий склон бульвара Большого Уступа. Впереди лежал парк Принцесс, где во время второй революции она вышла на сцену и произнесла речь перед огромной толпой, которая тогда стояла прямо там, где она проплывала сейчас. А чуть дальше было место, откуда выступали они с Ниргалом. Теперь там располагалось темное дно бухты. И все это происходило так давно, целую жизнь назад… Они прорезали купол и покинули город, затопили его и ни разу не обернулись назад. Да, Мишель, несомненно, прав: это погружение давало идеальную картину темных процессов памяти и могло помочь ей, но все же… Майя цепенела и терзалась сомнениями. Конечно, город был затоплен. Но он был. Можно было в любой момент заново отстроить дайку, выкачать воду из этой части залива — и город снова окажется на месте, промокший и исходящий паром при солнечном свете, надежно огороженный в польдере, как некоторые города в Нидерландах. Можно было отмыть заиленные улицы, посадить траву и деревья, вычистить внутренность столовых гор, дома и магазины вдоль Нидердорфа и вверх по широким бульварам… оттереть окна — и все станет, как было: Берроуз вновь засияет на поверхности. Это было осуществимо и даже имело смысл — почти, — если учесть, какой был масштаб раскопок девяти столовых гор и что в заливе Исиды не было других достойных гаваней. Пожалуй, никто никогда этого не сделает. Пусть это и реально. А значит, это вовсе не было похоже на прошлое.

Онемевшая и все сильнее замерзающая, Майя добавила воздуха в грузовой пояс, развернулась и поплыла обратно по Парк-Каналу, навстречу светящемуся тралу. Снова увидела ряд соленых колонн, и что-то в них привлекло ее внимание. Она направилась к ним, подплыла прямо к черному песку, побеспокоив зыбкую поверхность, взмахнув над ней ластами. Ряды колонн Барейса тянулись вдоль берегов старого канала и выглядели еще более ветхими, чем когда-либо, — теперь их симметричность нарушало то, что они оказались наполовину погребены. Она вспомнила, как любила гулять по парку во второй половине дня, к западу, навстречу солнцу, и обратно, чувствуя струящийся мимо свет. Это было красивое место. И если оказаться внизу среди огромных столовых гор, казалось, будто находишься в гигантском городе с множеством кафедральных соборов.

А за колоннами начинался ряд зданий, которые теперь были оплетены бурыми водорослями. Из их крыш в темноту уходили длинные стебли, а широкие листья мягко колыхались при медленном течении. Перед крайним зданием когда-то находилось уличное кафе, отчасти закрытое трельяжем, по которому вилась глициния. Последняя соленая колонна служила для Майи как указатель, и она точно знала, где находилась.

После некоторых усилий она оказалась в вертикальном положении, и прошлое вернулось к ней. Фрэнк накричал на нее и сбежал — как обычно, без всякой на то причины. Она оделась и пошла за ним, нашла его склонившимся над чашкой кофе. Да. Там они и устроили перебранку, где она обвинила его в том, что он не медлил с отъездом в Шеффилд, и стукнула по столу чашкой — у той отбилась ручка, и она скатилась на землю. Фрэнк встал, и они ушли, не переставая спорить. А потом вернулись в Шеффилд. Но нет, нет, все было не так. Да, они ругались, но потом помирились. Фрэнк перегнулся через стол и взял ее за руку, и у нее словно камень с души свалился — она ощутила миг благодати, почувствовала, что любит и что любят ее.

Две версии — но как было на самом деле?

Вспомнить не получалось. Точно она не знала. У них с Фрэнком случалось столько ссор, столько примирений — могло быть и то, и другое. И невозможно ни отследить историю, ни вспомнить, что и когда происходило. У нее в голове все перемешалось, превратившись в смутные впечатления, отдельные моменты. Прошлое бесследно исчезало. Слабые шумы, будто зверь, страдающий от боли, — они исходили из ее собственного горла. Хныканья, всхлипывания. Бесчувственность и всхлипывания одновременно — какой абсурд! Что бы ни случилось тогда, она хотела вернуть то время.

— Ух!

Она не могла произнести его имя. Ей было больно, будто в сердце вонзили иглу. Ах, это же было настоящее чувство! Отрицать это было нельзя — она задыхалась от этой боли. Никто не мог этого отрицать.

Она медленно покачала ластами, оттолкнулась от песка, поднялась выше крыш с их бурыми водорослями. Что бы они сделали тогда, сидя в кафе в дурном настроении, если бы знали, что спустя сто двадцать лет она будет проплывать в этом месте, а Фрэнк будет уже давно мертв?