Избранные произведения в одном томе

— Может, забастовка, — говорит Вильма. Но кто из сотрудников «Амброзии» станет бастовать? Больше всего причин для забастовки, конечно, у уборщиков, им очень мало платят; но как раз они вряд ли будут выступать, поскольку в худшем случае — нелегалы, а в лучшем — сильно нуждаются в деньгах.

— Н-нет, — медленно произносит Тобиас. — Не думаю, что это забастовка. С ними разговаривают три человека из нашей охраны. И еще там легавый. Два легавых.

Когда Тобиас использует подобные сленговые словечки, Вильма каждый раз вздрагивает. Они идут вразрез с его обычной речью, обычно очень корректной и обдуманной. Возможно, он позволяет себе говорить «легавый», потому что это слово звучит архаично. Однажды он сказал «оки-доки», а в другой раз — «валить». Может быть, он почерпнул эти слова из книг — потрепанных старых детективов и прочего в том же духе. Хотя кто такая Вильма, чтобы его судить? Теперь, когда ее интернетные забавы отошли в прошлое, она уже не знает, как разговаривают люди. Настоящие люди, моложе ее. Впрочем, не то чтобы она предавалась каким-то особенным забавам в Интернете. Она мало общалась, обычно молча следила за происходящим, и только начала осваиваться, как ей стали отказывать глаза.

Однажды она сказала мужу — когда он был еще жив, а не в тот год кошмара наяву после его смерти, когда она продолжала с ним разговаривать, — что на ее могильном камне следует написать: «Она подглядывала». Ведь разве она не была только наблюдателем большую часть своей жизни? Сейчас ей кажется, что да, хотя тогда так не казалось, она была вечно занята то тем, то этим. В университете она изучала историю — приемлемая, безопасная специальность, которая не помешает выйти замуж, — но от учебы ей никакой пользы не было, потому что сейчас она уже почти ничего из истории не помнит. Три политических лидера, умершие в постели с любовницей, — Чингисхан, Клемансо и этот третий, как его. Она потом вспомнит на досуге.

— Что они делают? — спрашивает она. Человечки на подоконнике маршируют вправо, потом резко делают поворот кругом и маршируют уже налево. Они вооружились копьями со сверкающими наконечниками, и еще у некоторых теперь есть барабаны. Она старается не отвлекаться на человечков, хотя так приятно видеть хоть что-нибудь в мельчайших, четких деталях. Но Тобиас обижается, когда чувствует, что ее внимание не устремлено на него нераздельно. Она резко возвращается в осязаемое, невидимое настоящее. — Они идут сюда?

— Нет, стоят. Бездельничают, — неодобрительно комментирует Тобиас. — Молодежь.

Он считает, что все молодые люди — ленивые иждивенцы, которым следовало бы идти работать. Он никак не может усвоить, что рабочих мест на всех не хватает. Он говорит, что если рабочих мест нет, пусть те, кому нужна работа, их создадут.

— Сколько их там? — спрашивает Вильма. Если десяток или чуть больше, то ничего серьезного.

— Человек пятьдесят, — отвечает Тобиас. — У них плакаты. Не у полицейских, у других. Теперь они пытаются не пропустить грузовик из прачечной. Смотрите, они становятся прямо перед ним.

Он забыл, что посмотреть она не может.

— А что на плакатах? — спрашивает она. Не пускать грузовик из прачечной — очень жестоко с их стороны: сегодня день, когда меняют постельное белье — во всяком случае, тем, кто не нуждается в частой смене белья и клеенке на матрас. По слухам, в крыле усиленного ухода постели перестилают чаще, дважды в день. «Усадьба «Амброзия» — недешевое место, и родственники будут очень разгневаны, обнаружив у любимой бабушки язвы и пролежни. Родственники хотят, чтобы уровень обслуживания соответствовал оплате — во всяком случае, они так говорят. На самом деле, скорее всего, они хотят, чтобы старая клюшка поскорей убралась на тот свет, причем не по их вине. Тогда они смогут навести порядок, собрать остатки состояния покойного или покойной — наследство, объедки, останки — и сказать себе, что все это принадлежит им по праву.

— На некоторых плакатах изображены младенцы, — отвечает Тобиас. — Пухлые, улыбающиеся младенцы. А на других написано: «Пора на выход».

— «Пора на выход»? — повторяет Вильма. — Младенцы? Что все это значит? У нас тут не роддом.

Даже наоборот, ядовито думает она: здесь уходят из жизни, а не входят в нее. Но Тобиас не отвечает.

— Полицейские проложили дорогу фургону с бельем, — говорит он.

Хорошо, думает Вильма. Всем поменяют постели. Хоть вонять не так будем.