Избранные произведения в одном томе

Вдруг он припомнил, что Беатрис Дал видела тот же сон, и взял себя в руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны, пытаясь решить, стоит ли брать одну из лодок, пришвартованных к базе, и отправиться к Беатрис. Испытав на собственном опыте ночной кошмар, он понял, какую храбрость и самообладание проявила Беатрис, отказываясь от малейшего сочувствия.

Однако Керанс не знал, что по каким-то причинам ему вовсе не хочется сочувствовать Беатрис, и он никогда не будет расспрашивать ее о них и никогда не предложит ей лекарств или успокоительных средств. Не будет он вдумываться в многочисленные замечания Риггса и Бодкина о кошмарах и их опасности. Он как бы заранее знал, что вскоре сам испытает эти сны и воспримет как неизбежный элемент жизни, как представление о собственной неизбежной смерти, которое каждый человек хранит где-то в глубинах своего сознания.

Бодкин сидел за столом в камбузе; когда Керанс вошел, он безмятежно прихлебывал кофе, сваренный на плите в большой треснувший кастрюле. Он ненавязчиво, но внимательно рассматривал Керанса, пока тот усаживался в кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.

— Итак, отныне вы принадлежите к тем, кто испытывает эти сны, Роберт. Вы испытали на себе миражи лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий сон?

Керанс коротко рассмеялся.

— Вы хотите испугать меня. Алан? Не могу сказать точно, но кажется, сон был довольно глубокий. Боже, как я хотел бы не проводить эту ночь здесь. В «Рице» у меня не было никаких кошмаров. — Он задумчиво отхлебнул горячий кофе. — Так вот о чем говорил тогда Риггс. Многие из членов отряда видят эти сны?

— Сам Риггс не видит, но больше половины остальных — да. И, конечно, Беатрис Дал. Я вижу их уже почти три месяца. По существу это все один и тот же повторяющийся сон. — Бодкин говорил медленным неторопливым голосом, мягко, в отличие от своей обычной резкой и грубоватой манеры, как если бы Керанс стал членом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин. — Вы держались очень долго, Роберт, это свидетельствует о прочности фильтров вашего сознания. Мы все уже удивлялись, когда же и вы начнете. — Он улыбнулся Керансу. — В переносном смысле, конечно. Я никогда не обсуждал эти сны с остальными. Кроме Хардмана, конечно. Бедный парень, сны полностью овладели им. — В раздумье он добавил: — Вы обратили внимание на солнечный пульс? Пластинка на проигрыватели в каюте Хардмана была с записью его собственного пульса. Я надеялся таким образом вызвать кризис. Не думайте, что я добровольно отправил его в эти джунгли.

Керанс кивнул и бросил через окно взгляд на полукруглый корпус базы, слегка покачивавшийся неподалеку. На самой верхней палубе у перил неподвижно стоял Дейли, пилот вертолета, и пристально глядел на прохладную утреннюю воду. Возможно, он тоже только что очнулся от того же коллективного сна, его глаза все еще полны видением оливково-зеленой лагуны, залитой светом огромного триасового солнца. Стоило Керансу перевести взгляд в полутьму каюты, как он вновь увидел ту же картину. В ушах его продолжали отдаваться пульсирующие звуки солнечного барабана над водой. Но теперь, пережив первый страх, он уже находил в этих звуках что-то успокаивающее, что-то ободряющее, как собственное сердцебиение. Но огромные ящеры были все же ужасны.

Он вспомнил игуан, лающих и лениво ползающих по ступеням музея. Различие между скрытым и явным содержанием сна переставало иметь значение, так же как и разница между действительностью во сне и наяву. Фантомы из сна незаметно перешли в реальность, воображаемый и истинный ландшафты теперь были неразличимы, как если бы это были Хиросима и Аушвиц, Голгофа и Гоморра.

Скептически подумав о лекарствах, он сказал Бодкину:

— Лучше дайте мне будильник Хардмана, Алан. Или напомните, чтобы я принял на ночь фенобарбитон.

— Не нужно, — коротко ответил Бодкин. — Если только не хотите, чтобы сила впечатления удвоилась. Единственное средство, которое может поставить преграду на пути видений, это остатки вашего сознательного контроля. — Он застегнул на голой, без рубашки, груди свою шерстяную куртку. — Это не был настоящий сон, Роберт, это древняя органическая память, возраст ее — миллионы лет.

Он указал на полукруг солнца, поднимающийся над зарослями хвощей и папоротников.

— Врожденный механизм, проспавший в вашей цитоплазме много миллионов лет, проснулся. Повышение уровня радиации солнца и температуры влечет нас назад, к спинному мозгу, к поясничному нерву, в древние моря, в область психологии — невроники. Это всеобщий биофизический возраст. Мы на самом деле помним эти древние болота и лагуны. После нескольких ночей эти сны не будут пугать вас, ужас от них поверхностен. Именно поэтому Риггс и получил приказ вернуться.

— Пеликозавр?.. — спросил Керанс.

Бодкин кивнул.

— Они не восприняли мой доклад серьезно, так как это было не первое сообщение.

На лестнице, ведущей к камбузу, послышались шаги. Дверь энергично распахнул полковник Риггс, гладко выбритый и позавтракавший.