Избранные произведения в одном томе

Но тут я взял да и опередил капитана и засосал сразу изо всех бутылок. Начался такой потоп, что девушка с персиками рассердилась.

— Всю скатерть мне испоганил, — ругалась она, — вермут не отстирывается!

— А вы что же, в четвёртом измерении, неужто стираете?

— Стирают, друг мой, во всех измерениях, — строго пояснила девушка с персиками. — А то я знаю таких: придут в гости, грязи понатопчут, посуду перебьют, засрут, прости Господи, всё измерение, потом два дня скреби да оттирайся!

— Извините, госпожа, — сказал я, — никак не предполагал такого. Но позвольте один вопрос. Вкус этого вермута показался мне чрезвычайно знаком.

— Вермут как вермут, — сказал капитан, — ничего особенного.

— Позвольте возразить, сэр. Этот вермут напоминает мне напиток, который изготавливал я сам, добавляя в него спирту, рому и джину.

— И, кажется, виски, — засмеялась девушка. — Конечно, это тот самый вермут, который вы пили на острове тёплых щенков.

— Как же это так?

— А так. В этом ведь и смысл нашего измерения. Здесь всё перепуталось, и в первую очередь время.

— Очень интересно и поучительно, — сказал я. — А могу я сейчас потребовать бутылочку кошасы, которую в своё время мичман Хренов выпил один, подло спрятавшись в кочегарке?

— Пожалуйста, но тогда мичману в прошлом ничего не достанется.

— И пускай не достанется! Ведь он спёр её из кают-компании.

— Ну, как хотите.

Девушка поковырялась отвёрткой в банке с ржавыми гайками — и бутылочка кошасы, оплетённая соломкой, явилась перед нами.

Мы с капитаном смеялись, как жеребцы, представляя себе мичмана, который спрятался в прошлом в кочегарке, вдруг — бац! — кошасы нету!

— Афронт! — кричал Суер. — Афронт!

— Ладно, — сказал я, — пожалеем мичмана. Вернём ему полбутылки обратно.

Благородно отпили мы полбутылки, а остатки назад мичману вернули, в прошлое, в кочегарку. Вот он, небось, удивился в прошлом, когда снова кошасу получил.

— Давай что-нибудь в прошлом с Чугайлой устроим, — сказал капитан.

— С ним и в настоящем можно устроить. Лучше вызовем кого из прошлого, ну к примеру, Калия Оротата, хороший он парень.

— Ну нет, — сказала девушка с персиками, — эдак вы сюда целый полк голых женщин понагоните. Я против.

Мы призадумались, и я внимательно глянул туда, в даль стола. Кажется, там и было прошлое. Поначалу я видел стены и зеркала, реки и фрегаты, вдруг Лаврушинский переулок, ресторан-поплавок возле кинотеатра «Ударник», трамвай на Малой Пироговке, Хоромный тупик, толпы, толпы, кто-то читает стихи.

Вдруг что-то искривилось, что-то изменилось, замелькал туннель, какой-то коридор, больничные палаты… Бог мой! Неужто будущее?!

— Извините, мамзель, — сказал я, смахивая со лба остатки прошлого, — а как насчёт будущего? Нельзя ли какое-нибудь видение оттуда? Ну хоть рюмочку перцовки?

— Пожалуйста, — сказала девушка с персиками, оглядывая меня с каким-то лёгким подозрением, — но тогда вы в будущем эту рюмочку не выпьете. А вдруг у вас в будущем перцовки не предвидится?

— Мда, вот это вопрос, — сказал Суер. — Но давай попробуем. Рискнём. И мне тоже рюмочку! Итак, просим две рюмки перцовки из будущего, одну — мне, другую — ему.

— Пожалуйста.

Девушка съела персик, с какими-то зловещими брызгами надкусила второй, взяла в руки керосиновую лампу и взболтала её, как бутылку. Из лампы — чёрт подери! — потекла перцовка, да прямо в рюмки. Ровно две штуки по тридцать пять грамм.

Мы с капитаном облегчённо вздохнули и тяпнули.

— Может, по второй? — спросил я.

— Эх вы, — вздохнула девушка, — да что вы всё одно и то же: то вермут, то перцовка, то в прошлом, то в будущем. Я уж думаю: лезут в окно, так значит приличные люди, или синьоры, или кабальеро, а эти — чёрт знает что! — им бы лишь всё выпить в прошлом и в будущем. Подумали бы о душе, о любви…

— Извините, мадам, но и вы — всё персики, персики… Это ведь те самые персики, которые вы ели в начале двадцатого века? Не так ли?

— Увы, это так, — печально вздохнула девушка. А ведь прекрасным, друзья, было её лицо, и глаза такие ласковые, внимательные. Те несколько грубых слов, которые произнесла она, как-то не вязались с этим её великим обликом, и я сказал ей об этом.

— Ничего не поделаешь, — сказала девушка, — поднахваталась здесь, в четвёртом измерении. Да и в окно лезет порой Бог знает кто… да и там, на земле, висит картина Валентина Серова, на меня все смотрят, смотрят. Это ведь ужасно утомительно, когда на тебя все смотрят, смотрят… Великие артисты и натурщики понимают это, а художники не понимают, им-то лишь бы нас написать.

— Любопытно, — сказал капитан. — Ну а те, про которых написано не на холсте, а в книге?

— Тоже кошмар. Тут ко мне заходила Наташа Ростова. Огрубела, скажу вам. Просто мучается, когда про неё бесконечно читают. Пить стала, опустилась, за собой не следит.

— Печален ваш рассказ, — сказал Суер. — Я и не думал, что в четвёртом измерении такие острые и вполне человеческие проблемы.