Избранные произведения в одном томе

— На язву, что ль, сослаться? — шепнул лоцман.

— Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, — крикнули гряземордые. — Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдёте — устроим особыя веселия!

— Нас, в конце концов, четверо, — шепнул лоцман, — а их двое. Справимся в случае чего.

— Вы ошибаетесь, — сказал Суер. — Всё по-другому. Их двое, а нас — ни одного. Но рюмку осушать придётся. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого.

— Чего же, сэр?

— Осушается в принципе всё, — сказал капитан. — И особенно — души.

Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться.

— Жипцов, — представился один.

Другой:

— Дыбов.

— Жебцов или Жопцов? — спросил вдруг лоцман.

— Жип… Понял меня? Жип.

— Понял, понял, — струсил Кацман.

— Ну… надо… рюмку осушать, — туго проворотил Дыбов. — Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте.

Я взялся за разлив водочки по рюмкам — для меня это привычное и приятное дело — и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм.

— Розлито профессионально, — одобрил Жипцов. — По булькам льёт. Ты не с Таганки?

— Эх, Жипцов, Жипцов, — ответил я. — Рюмочную в Гончарах помнишь?

— Э-ке-ке! — засмеялся Жипцов. — Слышь, Дыбов, это свои, да к тому же ещё живые. Давай селёдочки с картошкой отварной.

Дыбов начистил картошки, разделали пяток селёдок с молоками, лук, постное масло, выпили. Я тут же налил по сто.

— Ну — таганская школа! — восхищённо сказал Жипцов. — Всё правильно, по норме.

И я тут же налил снова по семьдесят пять.

— Всё, керя, — сказал Жипцов, — с тобой всё ясно. Лей под беседу.

— Это уж кому как по ндраву, — согласился Дыбов.

Выпив и помывши морду, Дыбов несколько оттаял, и на нас смотрел уже помягче, всасывая длинную бело-розовую селёдочную молоку. Надо отметить, что, несмотря на довольно усердное отмывание морд, ни Жипцову, ни Дыбову отмыть их до конца как-то не удалось. Земля грубо въелась в их кожу, в каждую поринку и морщинку. Мне было любопытно, отчего это так.

— Ну у тебя и кожа на роже, — сказал я Жипцову на таганских правах. — Дурьскипидаром её надо мыть или кашинской минеральной.

— Мыли, — сказал Дыбов. — Это — профессиональное.

— Что же это у вас за профессия такая? — робко полюбопытствовал Кацман. — Не шахтёрская ли?

— Э-ке-ке! Ке-ке! — засмеялся Жипцов. — Слышь, Дыбов? Ты чего? Не шахтёр ли?

— Навроде шахтёра, — выпил Дыбов, всасывая другую молоку, ещё розовей и белей первой. — Я скорее навалоотбойщик.

— Э-ке! Э-ке! — икал своим дурацким смехом Жипцов. — У него только забоя нету, один — отбой.

— Всё-таки нам немного непонятно, — сказал сэр Суер-Выер, — кто вы по профессии. Ясно, что вы смеётесь над нашим незнанием. Наверно, это секретная специальность?

— Да нет, что ты, — отвечал Жипцов, — никакого особого секрета нету. Специальность необычная, но прибыльная, хорошо платят, а вот этот домик на острове — вроде нашего дома отдыха, всё бесплатно, тут мы с Дыбовым и отдыхаем.

— И какая же у вас работа?

— Нелёгкая, керя, непростая… мертвецов допрашиваем… прямо в могилах.

— Вот так-с, — подвёл итог капитан. — Вот до чего нас доводит неуёмная жажда открывания новых островов.

— А также осушение рюмки, сэр, — добавил Пахомыч.

Глава 80

РЮМОЧКА ПОД БЕСЕДУ

Пожалуй, мы не так уж сильно были потрясены странным объявлением Жипцова и, возможно, даже предполагали, что такие профессии и должности существуют, но столкнуться с ними до поры до времени не ожидали и думать об этом не решались.

— И что ж, всех-всех допрашиваете? — спросил лоцман.

— Э-ке-ке! — засмеялся Жипцов, и беседа потекла плавно, осушение рюмки совершалось исправно, и я наливал уже то по пятьдесят, то по тридцать. По таганским законам пустые бутылки ставил на пол.

— Да нет, не всех, — рассказывал Жипцов, — а только кого Жилдобин прикажет. Жилдобин у нас начальник. Как прикажет — мы и ползём, я спрашиваю, а уж Дыбов старается.

— Как же это ползёте? — невольно удивился старпом. — Отсюда?

— А чего? Прямо отсюда и ползём. Через этот погреб.

— Так вода же кругом! Океан!

— Э-ке-ке! — засмеялся Жипцов. — Под окияном тоже мать-сыра-земля. Под окияном и приползём: хушь — в Мытищи, хучь — в Таганрог. Мы на это скорые. Конечно, далеко ползть бывает неохота, но — приходится. Мы-то больше по Расее ползаем, у нас там все свои всходы и выходы.

— Приползём, — вставил Дыбов, — и рачительно… спрашиваем, это кого Жилдобин укажет… А ему-то сверьху говорят.

— Кто же сверху-то?

— А это кто про нас на бумагу записывает, — пояснял Жипцов. — Кто-то — не знаю фамилие — записывает всё и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал или задавил кого — всё записано, или заложил кого — опять записано. Про нас всё пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину — приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чём спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр — афгангвардеец.