Избранные произведения в одном томе

— А нормальный человек не может жить без видимости смысла! И вот люди начинают сообща этот смысл сочинять. Придумывают себе обычаи, религию, мораль… Ну так если уж они ухитряются даже явь перекроить и упорядочить, то уж сон-то!..

— По краешку ходите, — то ли одобрил, то ли предостерёг он.

Комплимент (если это, конечно, был комплимент) я легкомысленно пропустил мимо ушей. А зря.

— Где-то я читал, будто сны вообще сочиняются нами наяву, — добавил я. — Проснёмся — и давай подсознательно выстраивать всю эту белиберду во что-то понятное, связное…

— Вы согласны с таким утверждением?

— Да нет, пожалуй… Если я, пробудившись, придумал половину сновидения, то что мне мешает придумать и всё остальное? Заполнить пробелы, например…

— Пробелы?

— Ну да… Те части сна, которые я забыл при пробуждении…

— А другие версии есть? Я имею в виду — ваши собственные.

— Ну а как же! Вот, скажем… Что, если сновидение — авральное складирование впечатлений? Так сказать, попытка навести порядок на чердаке в течение одной ночи?

— Погодите, — приостановившись, попросил мой спутник. — Дайте подумать…

Подумал.

— Ага… — удовлетворённо молвил он наконец. — Ну, если так… Живите себе спокойно… Приятно было побеседовать!

И протянул мне руку.

— Пришли уже? — с сожалением догадался я.

Он рассмеялся.

— Хотите, провожу? — в свою очередь предложил он. — Любезность за любезность…

И я согласился, дурак набитый!

* * *

Причина заключалась вот ещё в чём: меня, признаться, слегка задевало спокойствие, с которым он воспринимал мои дерзкие, чтобы не сказать, еретические выкладки. Выслушивал внимательно, с уважением, однако, повторяю: так обычно ведёт себя психотерапевт в беседе с пациентом. Или, скажем, контрразведчик, интеллигентно провоцирующий вражеского агента.

Проспект тем временем переместился влево, откуда нас и овевало теперь на перекрёстках полушумом и полусветом.

— Возможно, наяву человек просто занимается не тем, чем надо, а сновидение пытается это исправить…

— Необычная мысль… — вежливо откликнулся он. — Причём уже которая по счёту! Вы, наверное, часто об этом думаете?

— Да частенько… — покаялся я со вздохом.

— А какую свою версию вы считаете наиболее необычной?

Что бы ему такое отлить в бронзе? Что сон — единственная наша возможность снова встретиться с ушедшими? Что пребывание в толпе — сон наяву? Что сон Менделеева рождает периодические таблицы?

— Почему бы не предположить, — по наитию начал я, — что явь и сон равноправны? Что это всего-навсего две смежные области бытия? Одна охватывает примерно треть нашей жизни, другая — две трети. Здесь мы заснули — там проснулись. И наоборот!

Внезапно он перестал улыбаться, и я почувствовал: попал! Наконец-то попал в точку. Впечатлил.

— Существует граница, — вдохновенно продолжал я. — Когда мы засыпаем или пробуждаемся, мы пересекаем её! И в момент пересечения то, что было с нами во сне (или наяву!), — рассыпается, становится абсурдным, обрывочным…

Он остановился, хотя до моего дома оставалось ещё полквартала. Остановился и я, заворожённый собственной выдумкой. Граница… граница… А где граница — там пограничники, там таможенный шмон… Нет, вы посмотрите, как всё сразу выстраивается! Вот, скажем, просыпаюсь я от ужаса и восторга — привиделось, будто совершил великое открытие… А где оно? А нету! На границе конфисковали и уничтожили… Разбили вдребезги!

А сновидица наша, обратите внимание, запоминает свои грёзы преподробнейше… Почему? Да потому что нечего изымать! У неё же ни единой запрещённой к провозу мысли…

А что каждый раз изымают у меня? Уж не эту ли мою догадку?

Очнулся. Мы по-прежнему стояли лицом к лицу посреди гулкой пустой улицы. Чернели оконные проёмы. Граждане дрыхли без задних ног. Впрочем, пара-тройка окон ещё полыхала вовсю. Кое-кто, надо полагать, без задних ног бодрствовал.

— Стоим тут разговариваем… — пробормотал я, чувствуя, как губы сами слагаются в ошалелую улыбку, — а там, наверное, спим себе спокойно в своих постелях…

— Ишь ты!.. — хрипловато выговорил он. — Допёр-таки…

Я вздрогнул, взглянул ему в глаза — и чуть не попятился. Немигающие были глаза, беспощадные.

— Ничего, это мы исправим… — пообещал страшный ночной попутчик, подаваясь навстречу. — Сейчас я досчитаю до трёх — и ты проснёшься… Раз!.. Два!..

Старичок на скамеечке

Издательство наше называется «Издательство». Кроме шуток, так и называется. Учредитель-то не кто-нибудь — городская администрация, люди серьёзные, привыкшие выражаться прямо, без экивоков! Ну и какое ещё имя, по-вашему, могли они присвоить государственному предприятию? Только такое…

Но вы им не верьте. На самом деле вывеска нагло врёт. Ничего мы не издаём. В позапрошлом году из бюджета была вычеркнута графа «на книгоиздание». А вычеркнутое из бюджета, согласно традиции, восстановлению не подлежит. Что с воза упало, то пропало. Казалось бы, по логике следовало ликвидировать и саму нашу контору. Зачем она тогда? Ан нет! Учреждения культуры высочайшим повелением трогать запрещено. Культура — наше всё.