Избранные произведения в одном томе

— Я должен идти! — воскликнул он. — Должен рассказать им! Как мне вернуться — быстрее?

Сомнение охватило его, он задумался.

— Но они не поверят, — прошептал он. — Нет, мне нужно доказательство. Я должен принести что-нибудь, чтобы доказать им.

Леди Токелен улыбнулась. Взяла со стола маленький нож и срезала гроздь роз, сунула ему в руку.

Прежде чем он их сжал, девушка перехватила цветы.

— Подождите, — прошептала она. — Я дам вам другое послание.

На столе оказались перо и чернила, и Питер удивился, откуда они взялись: до этого он их не видел; но среди такого количества чудес что значит еще одно маленькое чудо? В руке мадемуазель Люси был и листок бумаги. Она склонила головку и принялась писать; подула на бумагу, помахала ею в воздухе, чтобы просушить; вздохнула, улыбнулась Питеру и обмотала бумагу вокруг стеблей роз; положила на стол и приглашающе взмахнула рукой.

— Ваш плащ, — сказала она. — Он вам понадобится, теперь вы должны вернуться.

Она помогла ему одеться. Она смеялась, но в ее больших карих глазах были слезы; красный рот печален.

Теперь встала старшая женщина, снова протянула руку; Лавеллер склонился и поцеловал ее.

— Мы будем ждать вас, сын мой, — негромко сказала она. — Когда время наступит, возвращайтесь.

Он протянул руку за розами с обернутой вокруг стеблей бумагой. Девушка опередила его, подняла цветы, прежде чем он коснулся их.

— Вы не должны читать, пока не уйдете, — сказала она — и опять розовое пламя вспыхнуло у нее на щеках и горле.

Рука об руку, как дети, они заторопились по газону к тому месту, где Питер встретил ее. Тут они остановились, серьезно глядя друг на друга, — и здесь другое чудо, которое произошло с Питером Лавеллером и о котором он забыл, пораженный своими открытиями, потребовало высказывания.

— Я люблю вас! — прошептал Питер этой живой давно умершей мадемуазель де Токелен.

Она вздохнула и оказалась в его объятиях.

— О, я знаю! — воскликнула она. — Дорогой, я знаю это — но я так боялась, что ты уйдешь, не сказав мне этого.

Она подняла свои сладкие губы, прижала их к его губам; откинулась назад.

— Я полюбила тебя с того момента, как увидела здесь, — сказала она, — и буду ждать тебя здесь, когда ты вернешься. А теперь ты должен идти, мой дорогой и любимый; но подожди…

Он почувствовал, как ее рука пробралась в карман его рубашки, что-то прижала к сердцу.

— Послания, — сказала она. — Возьми их. И помни: я жду. Я клянусь. Я, Люси де Токелен..

В голове у него зашумело. Он открыл глаза. Он снова в траншее, а в ушах еще звучит имя мадемуазель, а на сердце он чувствует пожатие ее руки. Голова его повернута к трем людям, смотрящим на него.

У одного из них в руке часы; это хирург. Зачем он смотрит на часы? Неужели он так долго отсутствовал?

Ну, это неважно, ведь он принес такое известие! Усталость его исчезла; он чувствовал себя преображенным, торжествующим; душа его пела гимны. Забыв о дисциплине, он устремился к троим.

— Смерти нет! — воскликнул он. — Мы должны сообщить об этом по линии — немедленно! Немедленно, понимаете? Скажите всем: у меня есть доказательство…

Он запнулся и подавился словами. Трое переглянулись. Майор поднял электрический фонарик, посветил Питеру в лицо, смотрел он странно, потом быстро подошел и встал между юношей и его оружием.

— Придите в себя, мой мальчик, и расскажите нам все об этом, — сказал он.

Они совершенно не заинтересовались. Ну, ничего, сейчас он им расскажет!

И Питер рассказал им, опустив только то, что произошло между ним и мадемуазель: ведь это в конце концов их личное дело. Они серьезно и молча слушали его. Но тревога в глазах майора усиливалась.

— И тогда — я вернулся, вернулся быстро, как мог, чтобы помочь нам всем, чтобы убрать все это, — рука его взметнулась в жесте отвращения, — потому что все это неважно. Когда мы умираем, жизнь продолжается! — закончил он.

На лице ученого появилось выражение глубокого удовлетворения.

— Отличная демонстрация; лучше, чем я надеялся! — сказал он над головой Лавеллера майору. — Замечательная штука — человеческое воображение!

В голосе его звучало благоговение.

Воображение? Питер был поражен до глубины души.

Они ему не верят! Он им покажет!

— Но у меня есть доказательство! — воскликнул он.

Он распахнул шинель, порылся в кармане рубашки; пальцы его сомкнулись над клочком бумаги. Ага, сейчас он им покажет!

Он вытащил цветы и протянул им.

— Смотрите! — Голос его звучал торжественной трубой.

Но что это с ними? Неужели они не видят? Почему они смотрят ему в лицо, а не на то, что он протягивает им? Он сам взглянул на то, что держит, потом недоверчиво поднес к своим глазам, смотрел и смотрел, и вся вселенная будто поворачивалась вокруг, а сердце перестало биться. Потому что в руке его, со стеблями в бумаге, были не свежие и ароматные розы, которые мать кареглазой мадемуазель срезала для него в саду.

Нет — пучок искусственных цветов, грязных, рваных, потрепанных, выцветших и старых!

Оцепенение охватило Питера.

Он тупо смотрел на хирурга, на капитана, на майора, чье лицо стало теперь не только тревожным, но и строгим.

— Что это значит? — прошептал он.