Избранные произведения в одном томе

— Примерно. Ведь я в тюрьме, а у меня остались детские представления о тюрьмах.

— Это еще не тюрьма, — наставительно заметил Штайнер. — Это называется — «под стражей». Тюрьма будет потом.

— А ты уже сидел?

— Да. В первый раз люди обычно волнуются. Потом перестают. Особенно зимой. По крайней мере дни проходят спокойно. Человек без паспорта все равно что труп в отпуске. Ему в пору покончить с собой. Больше ничего не остается.

— А за границей даже и с паспортом не разрешают работать. Нигде.

— Конечно, не разрешают. Паспорт дает эмигранту только одно право: помереть с голоду. Но помереть спокойно, а не в бегах. Это уже немало.

Керн уставился неподвижным взглядом в угол.

Штайнер хлопнул его по плечу:

— Не унывай, малыш! Зато тебе выпало великое счастье жить в двадцатом столетии — в век культуры, прогресса и человечности.

— А есть здесь вообще-то дают? — спросил невысокий лысый человек, сидевший на койке в углу. — Хоть бы кофе принесли.

— А вы позвоните кельнеру, — ответил ему Штайнер. — Пусть принесет меню. У них тут огромное разнообразие блюд. Черная икра, разумеется, вдоволь, сколько душе угодно.

— Насчет еды здесь очень плохо, — сказал поляк.

— А вот и наш Иисус Христос! — Штайнер с интересом посмотрел на поляка. — Ты профессиональный арестант?

— Очень плохо, — повторил поляк. — И так мало…

— О Господи! — проговорил лысый в углу. — А у меня в чемодане осталась жареная курица. Когда же они нас наконец выпустят?

— Через две недели, — заметил Штайнер. — Это обычное наказание для эмигрантов, у которых нет паспортов. Иисус Христос, я правильно говорю? Ты ведь знаешь эти дела!

— Две недели, — подтвердил поляк. — Или еще больше. Кушать дают очень мало. Очень плохо. Жидкий суп.

— Вот черт подери! Курица тем временем сгниет. — Лысый застонал. — Первая курочка за два года. Копил, откладывал гроши. Думал, съем сегодня в обед.

— Подавите свои страдания до вечера, — посоветовал Штайнер. — Тогда вы сможете предположить, что уже съели свою курицу. Вам станет намного легче.

— Что?! Что за ерунда? — Лысый явно расстроился. — И это по-вашему одно и то же? Вы просто болтун! Ведь все равно выходит, что я ее не съем. Кроме того, я мог оставить себе ножку на завтрак.

— Тогда дождитесь утра.

— Меня бы это не очень огорчило, — вмешался поляк. — Никогда не ем кур.

— Конечно, тебя бы это не огорчило! Ведь у тебя в чемодане никакой жареной курицы нет, — проворчал мужчина в углу.

— Даже если бы и была, все равно! Никогда их не ем! Терпеть не могу курятину. Меня от нее тошнит! — Поляк разглаживал бороду и казался очень довольным. — Совсем бы не огорчился. Подумаешь, курица.

— Вот заладил! Да тебя ведь никто и не спрашивает! — с досадой воскликнул лысый.

— Хоть ты мне сейчас подай курицу… Не притронусь к ней! — торжествующе объявил поляк.

— Господи ты Боже мой! Видали такое! — Обладатель курицы в чемодане горестно прижал ладони к глазам.

— Раз у него водятся жареные куры, значит, с ним ничего не случится, — сказал Штайнер. — А у нашего Иисуса Христа прямо-таки куриный иммунитет. Он презирает кур так, как Диоген презирал комфорт. Ну а если курочка в бульоне?

— Тоже нет! — твердо ответил поляк.

— А цыплята-паприка?

— Вообще никаких кур! — Поляк сиял.

— С ума сойти! — взвыл измученный владелец курицы.

Штайнер обернулся.

— Скажи, Иисус Христос, а как ты насчет яиц? Куриных яиц?

Сияние прекратилось.

— Яички, да! Очень люблю! — По бородатому лицу пробежала тень смутного томления. — Четыре штуки, шесть штук, двенадцать штук… шесть всмятку, остальные — глазунья. С жареной картошечкой. С жареной картошечкой и шпиком.

— Не могу больше слушать! Распните на кресле этого прожорливого Христа! — завопила «курица в чемодане».

— Господа, — раздался приветливый басистый голос, в котором послышался русский акцент, — к чему столько волнений из-за какой-то иллюзии. Мне удалось протащить сюда бутылку водки.

Русский откупорил бутылку, отпил из нее и передал Штайнеру. Тот сделал глоток и подал ее Керну. Керн отрицательно покачал головой.

— Пей, малыш, — сказал Штайнер. — Это тоже надо уметь. Придется поучиться.

— Водка — это очень хорошо! — подтвердил поляк.

Керн отхлебнул и передал бутылку поляку. Тот поднес горлышко к губам, лихо запрокинул голову и принялся пить.

— Ну и горазд лакать этот яйцепоклонник! — злобно пробурчал обладатель курицы и вырвал у поляка бутылку из рук. — Осталось совсем немного, — с сожалением сказал он русскому, отпив свою долю.

Тот пренебрежительно махнул рукой:

— Не беда. Меня выпустят сегодня вечером. Как русский я имею нансеновский паспорт[32].

— Нансеновский паспорт! — почтительно повторила «курица». — Значит, среди безродных вы — аристократ.

— Мне очень жаль, что вы еще не имеете его, — вежливо ответил русский…

— У вас было преимущество, — заметил Штайнер. — Вы были первыми. Мир встретил вас с великим состраданием. А на нашу долю выпала лишь малая толика сочувствия. Нас, конечно, жалеют, но все тяготятся нами. Мы — нежелательный элемент…

Русский пожал плечами. Затем передал бутылку единственному человеку в камере, который до сих пор не проронил ни слова.