Избранные рассказы

Останавливается. Сажает молодого худого офицера или, может быть, сержанта с нашивками военно-воздушных сил, у которого в руках такой же портфель, как у шикарного молодого человека, а-ля Джеймс Бонд, только черного цвета. Водитель немного потеснился. Полноватая, более или менее упитанная, в меру пухленькая девушка или молодая женщина придвинулась к водителю. Молодой человек умещается свободно. Сложнее втиснуть портфель. Молодой человек хочет закрыть дверцу. Она не закрывается. Он открывает ее и снова пытается захлопнуть. Дверца снова не поддается. Молодой человек еще раз открывает и с силой захлопывает ее.

Я сижу боком, подобно светским, превосходно знающим правила хорошего тона женщинам. У меня на коленях портфель и книга. Этот портфель уже много лет со мной. Сейчас он уже более или менее потрепан. Но ни я, ни мой портфель не теряем своего достоинства. На нем тиснение: «Иранская национальная нефтяная компания». Многие полагают, что я сотрудник Нефтяной компании. На самом деле это совсем не так.

Несколько лет назад, когда я был учителем, однажды мы повезли детей на экскурсию, на научную прогулку (наши девочки еще не научились ходить без присмотра на научные прогулки). Нас было три преподавателя и шестьдесят — семьдесят учениц. Мы везли их на Тегеранское нефтехранилище, В само нефтехранилище нас, конечно, не пустили. Автобус сделал круг, и экскурсовод объяснил, что, мол, в том здании, которое мы видим, из трубы которого вместо дыма идет пар, находится то-то и делается то-то. Потом нас высадили около какого-то другого здания. Там помещался макет нефтехранилища, и экскурсовод часа три объяснял нам все по макету.

У детей, до того радостных от предвкушения, что научная прогулка избавит их от трех-четырехчасового сидения в классе, настроенных на развлечение, вытянулись физиономии. Учительница химии тоже сникла. Что уж говорить обо мне, преподавателе литературы, который пристроился к этой научной прогулке по той же причине, что и дети.

Но в конце экскурсии наше долготерпение было кое-как вознаграждено: нам — трем учителям — выдали три портфеля. Два из них были черные, один — красный. Красный и по форме отличался от черных. Его мы отдали учительнице химии. А черные взяли я и другой учитель. И пока я работал в той гимназии, наши портфели все время путались. То есть каждый брал по ошибке портфель другого и обнаруживал это уже в классе, когда открывал его. И одна ученица из моего класса, а одна из его, отправлялись с нашими портфелями навстречу друг другу и на полпути в коридоре обменивали их, подобно представителям враждебных государств, обменивающим пленных посредине пограничного моста. Слава богу, ни в одном из портфелей не оказывалось отрубленной головы!

В моем портфеле — посуда с обедом. Мне осточертело обедать в «Моби Дик», где вдоволь можно было насытиться только неприятностями и раздражением. Или ходить в бутербродную «Рудаки» и мучиться от еды и от жары, вместо удовольствия от холодной кока-колы, насыщенной приятным возбуждением, доставляющей самым современным способом наслаждение и бодрость. Я зарекся ходить в буфеты самообслуживания и бутербродные и стал приносить обед из дома — чаще всего это были бутерброды с сыром. Когда для посуды с едой в портфеле есть место, то для книг его уже не находится. И книги остаются вне портфеля.

Десятки раз я открываю книгу, чтобы почитать, но не могу продвинуться далее двух-трех первых строчек. Приятно вспомнить те дни, когда я ездил из самых отдаленных районов восточного Тегерана в самые дальние районы западного Кереджа [94]и обратно, и все на автобусе. (В те дни мы не слишком процветали, но тогда по крайней мере не было сложностей с общественным транспортом.) В автобусе я много читал. Однажды один умный человек, сидевший рядом, дал мне отеческое наставление:

— Дорогой, не читай в автобусе — испортишь глаза.

— Еще больше? — спросил я.

— Да, еще больше.

Рисуясь, я процитировал ему Саади:

— «Глаза нужны, чтоб лицезреть подругу,
Иначе зрячим быть зачем?»

В те дни я и многие мои ровесники и сокурсники имели о себе неоправданно высокое мнение. Но мы по крайней мере не были лишены идеалов. Возможно, поэтому вели себя так. Нам казалось тогда, что люди, верящие во что-то, должны и внешне как-то это проявлять, ну порисоваться, что ли. Конечно, мы не думали, что все любители порисоваться верят во что-то (как говорится, орех круглый, но не все круглое — орех).

В те дни я был влюблен в книгу. Не знаю, у какого глупца я услышал эти мудреные слова: «Я испытываю любовь к книге». Испытывать любовь к книге — сущая чепуха, все равно что испытывать любовь к телефонистке, задача которой соединять вас с абонентом (хотя мы все существуем, чтобы соединяться). Да, книга тоже должна соединять вас с чем-то или с кем-то. Иначе она не стоит того, чтоб ее любили.