Избранные рассказы

Водитель притормаживает. Молодой офицер или сержант с нашивками военно-воздушных сил выходит, вместо него садится еще одна девушка. Пытается захлопнуть дверцу — та не закрывается. Открывает, снова захлопывает. Опять неудача. Еще раз открывает и с силой захлопывает. Девушка посередине, немного полноватая, немного упитанная, в меру пухленькая, протягивает через плечо новой девушки руку и, чтобы было удобней, кладет ее на край бокового стекла. Я знаю, что рука ее сначала устанет, потом онемеет, потом отнимется и, когда девушка будет ее трясти, ей будет больно.

Как-то (не как-то, а много раз) та же участь постигала и меня. Но однажды было особенно больно. На заднем сиденье расположилась молодая женщина, рядом она слишком свободно усадила своего ребенка, около него устроился какой-то мужчина, а я скорчился у дверцы. Мне хотелось немного распрямиться, и я поднял левую руку. Но я не мог вытянуть ее из-за спины мужчины, потому что тогда бы коснулся женщины, и возникла бы двусмысленность (конечно, в другом месте это неизбежно была бы двусмысленность). Поэтому скрюченная рука онемела. Когда я вышел, она напоминала руку человека, попавшего в аварию, с которой спустя месяцы сняли гипс, и она так и осталась закостеневшей.

Я не могу шевельнуться. Ноги молодого человека прижимают мою левую ногу, а ноги мужчины с ребенком — правую. Выступ заднего сиденья вдавливается в спину. Портфель на коленях. Я не в силах шевельнуться. Не знаю почему, но моя рука приклеилась к спинке переднего сиденья. Как будто я боюсь упасть!

Я весь мокрый. Пот льется по шее под рубашку. Воротник пиджака задрался и трет шею. Ничто не может привести меня в такое исступление, как задравшийся воротник пиджака. Но я не могу пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы достать рукой воротник рубашки и подтянуть его выше.

Я вспоминаю, где-то я читал, как в далекие времена (слава богу, они прошли бесследно!), да, в те времена строптивых мужчин для усмирения (строптивых женщин усмиряли еще более «изысканными» способами!) бросали в тесную железную клетку и постепенно нагревали ее, пока она не раскалялась. И у несчастного, который, как я, сперва обливался потом, при дальнейшем упорстве и нежелании смириться сходила кожа с ног, с головы, со всего тела.

Я чувствую себя в такой же тесной раскаленной железной клетке. Мне хочется кричать. Хочется выброситься наружу. Но разве это возможно?

Другая пытка состояла в том, что на лоб заключенного капала вода. И если сперва это казалось забавным, вскоре каждая капля становилась подобной удару молота и отдавалась в мозгу оглушительным звоном колокола.

Теперь к пытке в тесной раскаленной железной клетке добавилась еще одна мучительная пытка: гудки проносящихся мимо автомобилей, гул моторов сворачивающих перед нами машин, сигналы нашего такси вместе с воплями радио, передающего торговую рекламу (извините, торговые новости).

После торговых новостей идут более серьезные сообщения. Не знаю почему, но меня вдруг ни с того ни с сего разбирает смех. Я просто закатываюсь. Мужчина, сидящий справа, удивленно смотрит на меня. Я тычу пальцем в приемник:

— Ты только послушай!

Шикарный молодой человек слева глядит на меня большими глазами сквозь кофейные стекла кофейных очков. Я и его призываю сквозь смех:

— Нет, послушай, ради бога!

Водитель смотрит на меня в зеркало, и я сразу затихаю. Все молчат и невольно слушают:

«…В соответствии с намеченной программой для предотвращения потерь и простоев на этом конгрессе высокопоставленных лиц в целях реализации проекта создания жилищных кооперативов для малоимущих слоев было принято решение при участии широких слоев населения наметить ударный кратковременный план строительства жилья, пользующегося особыми привилегиями. Вслед за этим принято решение спустить сверху долгосрочный ударный план строительства при помощи народных масс после свободного обсуждения и позитивной критики в целях устранения узких мест и несоответствий. Эти планы с прицелом на будущее предусматривают достаточно широкие зеленые самоокупаемые зоны, в которые будет вовлечено восемьдесят процентов сельского населения и семьдесят процентов городского…»