Избранные сочинения в 2 томах. Том 1

Лида догадывалась, о чем был ночной разговор у Багрецова с Курбатовым, и передала Маше, чем он был вызван, уверенная, что Багрецов жаждет свести счеты с Кучинским. Но как? Грязным, нечестным способом. Маша разделяла ее мнение и сказала Бабкину:

— Как вы можете дружить с таким человеком?

Тимофей не понимал самого главного: как мог Багрецов скрывать свои дурные поступки? И от кого скрывать — от своего единственного друга! Немудрено, что Бабкин обиделся. Кстати, чего это Димка лезет не в свои дела? Прижмут ему хвост когда-нибудь!

И только Кучинский чувствовал себя как рыба в воде. Ему нравилось видеть рассорившуюся компанию, в которой еще вчера он был чужой. Какая кошка между ними пробежала, он не знал. Все, будто сговорившись, ничего ему не рассказывали, а лишь сочувственно улыбались. Лидия Николаевна тоже была приветлива. Марусенька весело воспринимала его старые остроты, Бабкин обращался к нему за советами, видимо, признавая авторитет «без пяти минут инженера». Больше того, он даже обещал узнать при случае у Павла Ивановича, послана ли телеграмма о забронировании выпускника Кучинского за новой лабораторией.

В столовой за завтраком Багрецов сидел один, за обедом — тоже. Никто к нему не подходил. Тимка, казалось, был увлечен беседой с Кучинским. Тут же тоненько смеялась Маша, поддакивая, и, когда встречалась с взглядом Вадима, брезгливо отворачивалась.

А он лениво мешал ложкой в тарелке и не смел поднять глаз. Больше всего его мучило то, что Тимка не сочувствует.

У них уже был разговор о Кучинском. Тимка наотрез отказался чернить его перед Курбатовым.

— Совестно такое говорить. Не по-товарищески.

— Какой же он тебе товарищ? — спрашивал Багрецов.

Но Тимка был тверд и упрекал Багрецова в «необъективности».

Вероятно, доля истины тут была, но Багрецов этого не понимал.

Интересно устроена человеческая память: назад, в прошлое, мы смотрим, будто сквозь хрустальную призму. Если смотреть в нее на тусклое окно, на письменный стол, на людей мрачных и усталых, на окружающий тебя мир, то всюду видишь радужные контуры. Они весело очерчивают угрюмое лицо, лист бумаги, переплет книги, оконную раму — все, что ты видишь через призму. Такой радужной представляется нам юность, и если были в ней горести и печали, все равно они прекрасны, потому что неповторимы.

Но кто бы пожелал оказаться в положении Багрецова? Все против. Он одинок. Можно ли ему не посочувствовать?

Жора, упоенный своей победой, остановился возле стола, где сидел задумчивый Багрецов, и, посасывая зубочистку, процедил:

— Печальный демон, дух изгнанья…

Наклонившись над тарелкой, Вадим делал вид, что занят едой, а внутри все кипело. Он боялся вспылить, наговорить дерзостей.

А Кучинскому хотелось нащупать Димкино больное место. Что же в конце концов произошло? Вчера поздно вечером Димка и аспирантка мило беседовали на дальней скамейке, а сегодня избегают друг друга. Маруся тоже на него зверем смотрит. Сложные взаимоотношения! Кто в них разберется? А вдруг Лидия Николаевна приревновала Димку к Марусе? Забавная история!

Больше ничего не мог придумать Кучинский, воображения недоставало. Да это и понятно. На привычных ему вечеринках с танцами под радиолу все ссоры объяснялись просто: неудачный флирт, мелкая ревность, грязная сплетня. Других поводов и не было. Мелкие дела, мелкие интересы, не люди, а инфузории. Багрецов однажды назвал Жорку «говорящей амебой». Этой «амебы» Кучинский ему до смерти не простит.

— Плохо твое дело, старик, — сказал он комически унылым голосом и по привычке уперся в стол животом. — Никакого аппетита. Вот и Лидия Николаевна не пришла, тоже аппетит пропал. От жары, что ли?

Вадим бросил ложку.

— Чего ты от меня хочешь?

— Ничего. Кактус ты, а не ребенок. Весь в колючках, дотронуться нельзя.

— Вот и не трогай.

— Ладно, старик, поостерегусь. А что я сказал? Лидию Николаевну вспомнил. Марусенька тоже ее вспоминает. Правда?

Сидевшая за соседним столиком Маша вздрогнула и потупилась. «Неужели Лидия Николаевна рассказала не только Багрецову, но и этому болтуну? Вот уж не ожидала». А Кучинский, не зная истинной причины ее волнения, приписал это своей проницательности, Значит, он прав: Марусенька приревновала.

Лениво покачиваясь, он сказал, обращаясь к Багрецову:

— Жалко мне тебя, старик. За двумя зайцами погонишься…

— Пошляк! — в ярости вскрикнул Вадим, вскочил и неосторожно опрокинул тарелку. — Амеба! Да я не знаю, что с тобой сделаю!

Он подступил к Жорке, сжимая кулаки, а тот, втягивая голову в плечи, пятился назад и бормотал:

— Ну, ты не очень… не очень. Пошутить нельзя…

Стоя в дверях, Курбатов и Лида молча наблюдали эту сцену. Жорка их заметил первым, что придало ему бодрости, и он приосанился.

— Выпей воды, старик. Надоели мне твои фокусы.

Курбатов подозвал к себе Багрецова.

— Придется вас откомандировать. Не вижу другого выхода.

Опустив голову, стоял перед ним Вадим и бездумно смотрел, как из-под стола выползал мутный ручеек пролитого супа.

— Павел Иванович, простите его. — Бабкин разводил руками, искал слова и не находил их. — Не понимаю, что с ним такое… Жара, климат… Не знаю.