Избранные стихотворения и поэмы (1959–2008)

Гром ли гремит? Гроб ли несут? Грай ли висит над просторами?

Что ворожит над головой неугомонный галдеж?

Что мне шумит, что мне звенит издали рано пред зорями?

За семь веков не оглядеть! Как же за жизнь разберешь?

Но и в тщете благодарю, жизнь, за надежду угрюмую,

за неуспех и за пример зла не держать за душой.

Поезд ли жду или гляжу с насыпи – я уже думаю,

что и меня кто-нибудь ждет, где-то и я не чужой.

1970

Двойник

...А если это символ, то чего?

В тени платана, рядом с «Ореандой»,

сидел он у киоска и курил.

(Не знаю что, наверно, как обычно,

«Герцеговину Флор». Или «Памир».)

Цвели сады, и острый запах шторма

стоял не просыхая на бульваре,

и свежие газеты тяжелели

от йодистых паров и новостей.

Он докурил и развернул газету

так широко, что сделался невидим,

лишь сапоги с защитною фуражкой

обрамили невидимый портрет.

Но по рукам, по напряженной позе

я с ясностью увидел, что он думал

и даже чтo он думал (мысль была

отчетлива, вещественна, подробна

и зрима так, как если бы он был

индуктором, а я реципиентом,

и каждый оттиск на листе сознанья

был впечатляющ): баржи затопить

цыплят разделать и поставить в уксус

разбить оппортунистов из костей

и головы бараньей сделать хаши

сактировать любимчика купить

цицматы и лаваш устроить чистку

напротив бани выселить татар

из Крыма надоели Дон и Волгу

соединить каналом настоять

к женитьбе сына чачу на тархуне

Венеру перед зеркалом продать

поднос пустить по кругу по подаркам

и угощать нацелить микроскоп

на рисовое зернышко отправить

на Темзу бочку паюсной икры

засохший гуталин подскипидарить

примерить в мавзолее саркофаг

с мощами Геловани как нажрутся

так языки развяжут приказать

Лаврентию представить докладную

о языке Марр против Маркса вырвать

кого-чего кому-чему плевать

на хачапури главное цицматы

и чача больше чачи дать отпор

троцкистам вейсманистам морганистам

и раком поползут как луноход

на четвереньки встав от поясницы

достать змеиный яд и растирать

и растирать и чистить чистить чистить

до солнечного глянца – он сложил

газету и зачем-то огляделся,

и мы глазами повстречались. (Так

на парагипнотическом сеансе

посылкой встречной размыкают цепь.)

Он усмехнулся и усы пригладил.

И злость меня взяла – я подошел

и, выставив башмак, сказал: – Почистить! –

Он как-то странно на меня взглянул,

и молча поднял перст, и черным ногтем

мне показал: Закрыто на обед.

Каких нам знамений не посылает

судьба, а мы и явного не ждем!

Стучало море, высекая искры,

и вспыхивала радуга то здесь,

то там на берегу, удар – и брызги!

...Но для чего же этот маскарад?

Тщеславье? Вряд ли. Мелкое позерство?

Едва ли. Это сходство, думал я,

не может быть случайностью. А если

намек, и очевидный? Но на что?

– Волна! – я услыхал у парапета

и загадал. И ухнул водный столб!

Я пробежал, а парочку накрыло.

Ну и прекрасно, вот он и ответ.

Я должен быть лирическим поэтом,

а чистильщик пусть драит башмаки

или сдирает кожу с мирных граждан,

а двое любят. Каждому свое!

Как непосильно быть самим собой.

И он, и я – мы в сущности в подполье,

но ведь нельзя же лепестками внутрь

цвести – или плоды носить в бутоне!

Как непосильно жить. Мы двойники

убийц и жертв. Но мы живем. Кого же

в тени платана тень маньяка ждет

и шевелит знакомыми усами?

Не все ль равно, молчи. И ты был с ним?..

И я, и он – и море нам свидетель.

Ну что ж, еще волна, еще удар –

и радуга соленая, и брызги!..

1972

«Еще помидорной рассаде…»

* * *

On the fairest time of June.

Keats[1]

Еще помидорной рассаде

большие нужны костыли,

и щели в искрящей ограде

вьюном еще не заросли;

еще предзакатные краски

легки как однажды в году,

и пух одуванчиков майских

не тонет в июньском пруду.

Но так сумасшедше прекрасна

недолгая эта пора

и небо пустое так ясно

с вечерней зари до утра,

что, кажется, мельком, случайно

чего ни коснется рука –

и нет, и останется тайна

на пальцах, как тальк с мотылька.

О, лучше не трогай, не трогай.

Что правды? Иди как идешь

своей легкодумной дорогой

и тайны чужой не тревожь.

Довольно с тебя и окрайны,

и неба, и вспышек гвоздик.

Ты, может быть, сам не без тайны,

но, к счастью, ее не постиг.

1973

Бывшим маршрутом

Я оторвался от своих корней,

А родина моя все зеленей

Сухой листвой шумит над головой!..

Не странно ли, на улице Лесной

Уже ни леса нет, ни лесопилок -

Булыжник да асфальт. Летит трамвай,

На крышу тень кирпичная упала,

И пыль, крутясь, вдогонку понеслась,

И ветер, ветер… И жалеть не надо!

Я так устал от самого себя,

Что только бы глядеть, глядеть,

да слушать

На поворотах скрежет осевой,

Да отмечать проездом: Квас. Газеты.

Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк.

Ваганьковское кладбище. Обратно.

И ничего другого… Говорят,

Что парность - знак надежды. В этой

жизни

Я главное, быть может, проглядел,

А шум остался, неусыпный, долгий,

Тенистый шум, лесная благодать…

Как хочется под липой постоять.

Под чистой липой - и увидеть мать!

Она меня уже не узнает:

Глядит в окно и все чего-то ждет

Да слушает, уставив наугад

Свой напряженно-безучастный взгляд.

Еще жива, еще не умерла,

Но душу в бедном теле изжила -

Всю - за меня… И страшно сознавать,

Что мне любви ее не оправдать.

И этот взгляд… За что! И почему!

Мне хорошо на людях одному.

Скрипи, трамвай, греми в кольце