Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 1

Духовно-логическим следствием этих переживаний было побуждение сделать внешний элемент формы даже более лаконичным и облечь содержание в более холодные формы. По моему ощущению, тогда мною совершенно не сознававшемуся, наивысшая трагедия скрывает себя под наибольшей холодностью. Таким образом, я увидел, что наибольшая холодность и есть наивысшая трагедия. Это та космическая трагедия, в которой человеческий элемент представляет всего лишь один из звуков, только один из множества голосов, а фокус перенесен в сферу, достигающую божественного начала. Подобные выражения следует использовать осторожно и не играть с ними. Здесь я употребляю их сознательно и чувствую себя вправе сделать это, поскольку в данный момент речь идет не о моих картинах, но о целом роде искусства, который еще не был связан ни с чьей личностью и который в своей абстрактной сущности все еще ждет воплощения.

Что касается лично меня, в таком духе написаны многие картины («Картина с зигзагом», «Композиции 5» и «6» и т. д.). Я был, так или иначе, уверен, что, живи я достаточно долго, я вошел бы в область, стоявшую перед моими глазами. Так, вершину горы видно от ее подножия.

По этой же причине меня все больше и больше стала привлекать неумелость. Я сократил элемент выразительности, уменьшая саму выразительность. Я подчеркнул элемент, выразительность которого сама по себе не была достаточно ясной, с помощью внешнего положения, в которое я его поставил. Я лишил краски ясности тона, приглушая их на поверхности и давая их чистоте и подлинной природе сиять как сквозь матовое стекло. Подобным образом были написаны «Импровизация 22» и «Композиция 5», так же как в основном и Шестая. Последняя получила три центра и значительную сложность композиции, которую я подробно описал в своем альбоме (вероятно, прочитанном!)[694]. «Композиция 2» написана без темы, и, пожалуй, в то время я бы не решился взять какую-либо тему в качестве отправной точки. С другой стороны, я спокойно выбрал Восстание из мертвых как тему для «Композиции 5» и Потоп для Шестой. Нужно иметь определенную смелость, беря подобные избитые темы в качестве отправной точки для чистой живописи. Для меня это была проба сил, которая, на мой взгляд, удалась.

Картины, написанные после этого, больше не имели в качестве отправной точки ни сюжета, ни каких-либо форм материального происхождения. Это произошло без насилия, совершенно естественно, само собой. В эти последние годы формы, изначально возникавшие сами собою, сразу получали все возрастающую точку опоры, и я все глубже погружался в многообразные качества абстрактных элементов. Таким образом, абстрактные формы взяли верх и мягко, но решительно вытеснили формы предметного происхождения.

Итак, я обошел и оставил позади три величайших опасности, которые с самого начала предвидел на своем пути. Это были:

1. Опасность стилизованной формы, которая либо приходит на свет мертворожденной, либо, слишком слабая для жизни, быстро умирает.

2. Опасность орнаментальной формы, формы, относящейся преимущественно к внешней красоте, которая может быть, и, как правило, бывает, внешне выразительной и внутренне безжизненной.

3. Опасность экспериментальной формы, возникающей экспериментальным путем, то есть вовсе без интуиции, обладающей, как всякая форма, неким внутренним звуком, но таким, который лишь обманчиво подражает внутренней необходимости.

Внутренняя зрелость, на которую я обычно твердо полагался, но которая, тем не менее, доставила мне много горьких часов беспомощности, творит форму из себя самой.

Много раз говорилось о невозможности показать, разъяснить цель произведения искусства словами. Несмотря на некоторую поверхностность, с которой это утверждение применяют и даже эксплуатируют, оно более или менее верно и остается таковым даже в эпоху величайшей образованности и знания о языке и о его средствах. И это утверждение — сейчас я оставляю область точных рассуждений — верно еще и потому, что сам художник никогда не в состоянии полностью постичь и узнать свою собственную цель.

И наконец: даже самые лучшие слова не помогут тому, чья чувствительность остается на эмбриональной стадии. Итак, в заключение я должен остановиться на негативном пути и как можно яснее объяснить, чего я не хочу. Этим будут опровергнуты некоторые позиции сегодняшней художественной критики, которая, к сожалению, до сих пор часто бывает назойливой и кричит полнейшую ложь в уши тех, кто склонен ее слушать.

Я не желаю писать красками музыку.

Я не желаю писать красками душевные состояния.

Я не желаю писать колористически или не колористически.

Я не желаю изменять, оспаривать либо ниспровергать и йоты в гармонии шедевров прошлого.

Я не желаю указывать правильного пути будущему.

Помимо теоретических работ, которые пока с объективной, научной точки зрения оставляют желать много лучшего, я хочу лишь писать хорошие, необходимые, живые картины, которые были бы должным образом пережиты хотя бы самым малым меньшинством зрителей.