Избушка на костях

Он замер, будто от оплеухи. По горнице прокатились мужские одобрительные смешки. Щеки молодого княжича вспыхнули нежным девичьим румянцем, а губы сжались в одну тонкую линию. Яга чуть повернула голову и холодно взглянула на меня, будто ключевой ледяной водой в лицо плеснула. Ее ворон перепрыгнул со спинки трона на мое плечо. Острые, как иголки, когти впились в кожу даже через ткань рубашки. Я тихо охнула и опустила глаза, жалея, что так не вовремя открыла рот.

Молодой княжич быстро оправился от моей дерзости. Выпрямился, сморщился, как после неловкого падения, и продолжил:

– Твоя ученица…

– Гостья, – наставительно поправила Яга.

– Гостья, – с отвращением выплюнул он. Даже не поднимая глаз, я ощущала на себе его полный раздражения взгляд. – Наивна, как дитя. На свете есть вещи, что держат крепче железных кандалов.

– И что за имя у этих кандалов?

Княжич тряхнул головой, словно ретивый конь, перед тем как взять препятствие в прыжке.

– Княжеский долг, сыновий долг, мужнин долг… Имен много, всех и не перечислишь.

Его голос сочился волнением, будто раздавленная ягода – соком. Я не выдержала и подняла глаза, всматриваясь в молодое лицо с тонкой щетиной на щеках и подбородке. Кожа покрыта легким загаром, под тяжелыми веками залегли тени. В повадках уверенность мешалась с нервозностью, как у плохо обученного породистого скакуна. Князь стоял, широко расставив ноги, и вдруг подался вперед, с чувством хлопнул себя по боку и принялся расхаживать по горнице.

– Все от меня чего-то ждут. – Шум его быстрых, тяжелых шагов смягчал ворс ковра. – Каждому я что-то должен. Отцу – быть добрым сыном, жене – верным супругом, дружине – отважным воином, простому люду – мудрым князем…

Он замолчал, подавившись обидой, что, как кость, застряла в его глотке. В горнице воцарилась тишина. Я нашла взглядом Тима, но он смотрел не на меня – на княжича. И в его обычно равнодушном лице промелькнуло презрение. Я повернула голову к Яге. На ее губах играла чуть насмешливая, усталая улыбка той, кто ведает больше, чем говорит.

– Княжеская доля нелегка, – медленно согласилась она. – Все имеет свою цену. Править – это ведь не только кубки поднимать на пиру. Это и в законах разбираться, и во главе дружины город защищать.

– Трусливый щенок, – тихо сказал кто-то в толпе.

Княжич услышал. Он резко обернулся, его рука дернулась, и спустя мгновение в ней блеснул сорванный с пояса кинжал.

– Кто тут брешет, как пес безродный? – рявкнул он. – В глаза мне это скажи.

– Да и скажу, щенок.

Толпа расступилась, и на середину горницы шагнул дородный мужчина в летах. Волосы его были полностью седыми, а лицо покрыто сетью морщин. Но ладонь с черными старческими пятнами еще уверенно держала оружие.

Княжич зарычал и бросился на обидчика, но на его пути неожиданно, как выпрыгнувшая из норы мышь, возник Кощей. Еще миг назад он смотрел в окно и крутил в пальцах цепочку своего оберега, а теперь играючи, будто не всерьез, перехватил княжича и выбил из его руки кинжал. Томные, ленивые движения Кощея вдруг сделались острыми, быстрыми. От него пахнуло опасностью. Та ядовитым туманом обуяла всех, кто был рядом, и заставила отшатнуться. Я тоже сделала шаг назад, а затем встретилась взглядом с Кощеем. Его глаза смеялись, на их дне искрилось веселье.

– Ну же, гости дорогие! – беззаботно воскликнул он. – Не гневите хозяйку!

В распахнутые окна ворвался ветер. Он бросил в лицо каждому гостю горсть серой пыли – все, что осталось от выбеленных костей, – а затем закружил, поднял к высокому потолку и княжича, и его обидчика. Они застыли в воронке неподвижными восковыми куклами. Ветер рвал их одежду, волосы и, казалось, жаждал содрать с них и кожу. Их лица застыли в безмолвном крике, распахнутые глаза молили о помощи. Зрелище было жутким: все равно что видеть, как человек падает с обрыва, – те же замедленная смерть и понимание в глазах того, кто летит на камни. От завывания ветра заложило уши, и я накрыла их ладонями. Щурясь, оглядела горницу. Гости в едином порыве попадали на колени и уткнулись лбами в пол. Лишь Тим и Кощей устояли на ногах. Второй, запрокинув голову, смеялся – искренне и, наверное, громко, но его смех растворился в шуме ветра.

Миг, и все стихло. Княжич и его обидчик тяжелым кулем рухнули на пол. По горнице разнесся звонкий, подернутый раздражением голос Яги:

– Правило в этом доме одно: не лить кровь понапрасну.

– Прости, хозяйка, – тихо проговорил княжич.

– Неправ был, – вторил его седой обидчик.

Среди гостей пронесся вздох облегчения. Но головы так никто и не поднял.

– Кровь не водица, – уже спокойнее отозвалась Яга. На ее лице снова проступила легкая скука. – Ею не напиться. Что ж, гости, поднимайтесь. Полы у меня чистые, нет нужды натирать их парчой и шелком.

Гости, опасливо переглядываясь, встали с колен. Кое-кто из них осторожно попятился, но натолкнулся на Кощея. Тот скрестил руки и оперся спиной на дверной косяк. На губах его играла улыбка – широкая, озорная, а в руках сверкал отобранный у княжича клинок. По горнице снова пронесся тихий вздох, на этот раз полный разочарования.