Изгиб дорожки – путь домой

Не исключено, что все возникшие проблемы были следствием банальной ошибки в категоризации: блестящего шоумена взяли и объявили социально-политическим рупором. Важной номинальной фигурой он был вовсе не из‐за песен, а сам по себе. Браун был черным, гордился этим и громко заявлял о себе; он был успешен и не стеснялся выставлять это напоказ в пору, когда даже самого кроткого и покладистого чернокожего запросто могли закрыть на ночь в кутузке. Это единственный аспект, где заносчивость Брауна действительно пошла во благо: он требовал положенный ему кусок американского пирога. Но как то, что уместно на сцене – дикая раскрепощенность, чрезмерная претенциозность, безбрежная страсть, – может вписаться в серый лабиринт повседневной жизни? Когда вдобавок к званию феноменального шоумена получаешь еще и титул пророка, самооценка рискует раздуться так, что хозяину становится с ней не совладать.

И вот в возрасте 52 лет Браун, который за всю жизнь к наркотикам, можно сказать, не притрагивался, совершенно внезапно нырнул с головой прямо в пучину наркотического безумия: он заработал тяжелую и усугублявшуюся зависимость от фенциклидина (в народе известного как «ангельская пыль») – вещества, которого избегали все, кроме самых отчаявшихся уличных торчков. Даже до наркозависимости казалось, что Браун всегда находился в движении – крутился, делая одновременно миллион дел, а к отдыху относился как к очередному пункту в списке задач. Неожиданное пристрастие к фенциклидину и постоянное повышение доз превратили и без того легендарную раздражительность Брауна в настоящую паранойю. Он считал, что ФБР установило жучки в деревьях на прилегающем к его дому участке, чтобы записывать, что он говорит. Давняя любовь к оружию эволюционировала в манию палить во что попало. Всякого рода вещи, которые десятилетиями удерживались под контролем (и в тайне), в одночасье выплеснулись на всеобщее обозрение.

В один прекрасный день такое размахивание пистолетом в наркотическом угаре обернулось для Брауна опасностью получить реальный срок. Он угрожал людям, которые, как ему показалось, воспользовались уборной в его офисе без разрешения, а потом долго пытался оторваться от местной полиции, протащив погоню через границу штата. Когда его наконец удалось остановить, Браун вышел из своего пикапа, развел исполинскими ручищами и затянул «Georgia on My Mind». К тому моменту Браун уже скатился в расистскую конспирологию, которую сам же некогда порицал. (В былые времена он предпочел бы вовсе промолчать, чем давить на жалость.) Когда его все же посадили, общественность встала на уши: как Соединенные Штаты могли упечь за решетку кого-то вроде Джеймса Брауна! В какой еще стране это видано? Расизм никуда не делся! На деле все было менее драматично и более низменно. Брауну откровенно повезло не загреметь в тюрьму намного раньше. За один только предыдущий год его арестовывали семь раз. Помимо случаев домашнего (и другого) насилия, которые для него были в порядке вещей, агрессивного поведения и уклонения от налогов, у него поднакопилось и других скелетов в шкафу. Десятилетиями всяческие неприглядности закапывались поглубже, спускались ему с рук и заворачивались в обертку из красивых слов.

Браун мог и не садиться в тюрьму: нужно было всего лишь подписать признание, и он отделался бы штрафом и показной реабилитацией. Но, согласно его заторможенной логике, лучше было казаться упрятанным за решетку мучеником, чем предстать перед поклонниками беспомощным наркоманом. А оказавшись в заключении, было лучше (и для продаж, и для его публичного образа) позорно напирать на свою расовую принадлежность и намекать на дискриминацию – хотя немало белых (включая его верного друга Термонда) делали все возможное, чтобы Браун остался на свободе. Он сам выбрал отправиться в тюрьму и извлечь выгоду из сложившейся дрянной ситуации, многозначительно подмигивая и сыпля намеками, что, мол, ни в жизнь никакая белая суперзвезда не подверглась бы подобным унижениям. Еще как-то раз Браун совершенно неубедительно пытался прикинуться «бедным цветным дурачком», чтобы не покрывать задолженности по налогам. (И там тоже не было никакого заговора – без сомнения, все, что хотела взыскать с него налоговая служба, было справедливо, а может, еще и мало.) В своем нелепом письме в Белый дом Браун изложил смехотворно софистические аргументы: «Уклоняться от налогов можно только умышленно. А я-то ведь необразованный черный парень из бедной семьи – куда мне до многоумных намерений». Письмо было настолько изворотливым, что само же и подрывало собственный посыл.