Изгнание

Два спокойных года в жизни России, напоминающие эпоху Александра III, были, пожалуй, идеальным временем для обсуждения личных вопросов с московским генерал-губернатором. Тот пребывал в отличном расположении духа от блестящего хода с бескровным присоединением китайского Порт-Артура, незамерзающего порта Ляодунского полуострова, в ответ на занятие немцами Циндао. Молодому Государю пришлось выдержать напор министра финансов Витте, который требовал отказаться от этой авантюры, предложенной министром иностранных дел Муравьевым. Однако главный аргумент, который для Императора перевесил все предостережения, заключался в том, что, если Порт-Артур не присоединит Россия, его захватят англичане, чьи корабли уже с самым алчным видом курсировали недалеко от полуострова. Это был не слишком дружественный жест в отношении Китая от страны, которая дала обещание его защищать, но отчего-то более всех по поводу судьбы Порт-Артура возбудились не китайцы, а Япония и Англия, которым, очевидно, самим хотелось заполучить этот лакомый кусок.

Но, несмотря на благоприятную атмосферу, страх объяснения с братом переборол в Павле чувство стыда и стремление души к правде и покою. Пиц не решился открыться Сергею ни в этом, ни в следующем году, все сильнее страдая от мук совести и от своего кожного недуга.

Тем временем госпожа Пистолькорс, используя болезнь как предлог, все больше и больше проникала в жизнь Пица. Осенью она ездила с ним в санаторий под Берлином, где Его Императорское Высочество принимал ванны, которые давали ему временную ремиссию. Они шокировали местный бомонд, открыто появляясь вместе на публике, слухи о чем быстро достигли России. И вот уже питерские сплетницы взахлеб обсуждали разнузданные нравы царской семьи.

IV

Осень золотом фонарей отражалась в зеркале мокрых бульваров. Петербуржцы, озябшие в своих загородных имениях и на крымских дачах, косяками потянулись в столицу.

По субботам в уютный дом Танеевых на шумные танцевальные вечера свозили отпрысков уважаемых семей – детей княгини Юсуповой, министра юстиции Муравьева, графини Сумароковой-Эльстон, сестры адъютанта московского генерал-губернатора.

Под аккомпанемент хозяина особняка, Александра Сергеевича, который был не только обер-гофмейстером двора, но и довольно знаменитым композитором, нескладные подростки имели возможность продемонстрировать разученные с господином Троицким па. Учитель танцев, несмотря на свой утонченный и напомаженный вид, был весьма требователен и строг с юными танцорами. К счастью, его к Танеевым не звали, и дети могли весело кружиться под музыку, без окриков и замечаний. Девочки обыкновенно старались, а мальчикам изящные движения быстро надоедали. Они начинали шалить, отвлекая баловством и юных партнерш. Самым несносным из всех непосед был Феликс Юсупов. Он сам не был в состоянии долго оставаться сосредоточенным и другим не давал.

Больше всего от него доставалось старшей дочери хозяев, Анне. Она была несколько полновата, и лицо ее с наивными голубыми глазами было слишком простым для наследницы аристократического рода. По внешним достоинствам Аня сильно уступала своей младшей сестре, Але, которая была похожа на хорошенькую фарфоровую куклу. Если б лица можно было сравнить с тканью, то Анино было бы дешевым ситцем, в то время как у сестры был бы белый атлас с перламутровым отливом.

Найти кавалера для Анны было настоящей проблемой. Никто не желал с ней танцевать. Взрослым часто приходилось вмешиваться и в приказном порядке назначать Ане партнера на вальс или мазурку. Если эта незавидная участь постигала Феликса, он выполнял обязанности с нескрываемым раздражением, стараясь как можно сильнее отдавить девочке ноги в ее новых атласных туфельках, чтобы в будущем она сторонилась его, как чумного. Заканчивалось все, как правило, скандалом и горькими слезами пострадавшей. Сложно было сказать, что было главной причиной ее рыданий – боль физическая, которую Феликс причинял с бравурным садизмом, или душевная обида. Бедный ребенок, который вырос в родительской любви, не готов был к открытому неприятию других людей. Анна никак не могла понять, чем же заслужила такую резкую неприязнь этого мальчика, похожего на юркого, бледного крысенка. Было обидно вдруг осознать свою внешнюю посредственность и отсутствие шарма, который часто важнее идеальных черт.

Анна еще, может быть, смирилась, если бы ее отвергал старший брат мучителя, Николай, который с презрением взирал на всех несуразных подростков из-под своих густых, черных бровей. Его мясистые губы всегда были изогнуты брезгливым изломом. Девочек страшно интересовало, улыбался ли молодой человек хоть кому-нибудь.